Человек сто или больше.
К удивлению подлесовцев, вместе с ними прибыл и Сыромятников. Он с бригадиром расселил ребят по избам, сам же поселился у тётки Катерины, привезя ей в знак примирения платок. Поселились у неё и два студента.
«Вот те на! — говорили подлесовцы про Семёна. — Видать, выгнали из города, либо спился!»
Студенты — весёлые, здоровые ребята — вставали раньше самих колхозников и по примеру Семёна сейчас же отправлялись в поле. От трактора Семён отказался, а бригадиру заявил, что трактор с бороной копает картошку процентов на пятьдесят, а остальную оставляет в грязи. Работали студенты поэтому лопатами, подбирая за собой всякую картошку. Покончив с картошкой, взялись за уборку яровых.
Ходили они в поле и с поля с песнями, и деревня каждый раз провожала их удивлёнными глазами тихих изб.
Тётка Катерина была довольна постояльцами. Семёна, как человека в летах, она пустила в свою комнатку, благо Зина слала на печи, а студентов поместила в другой. Спали студенты на полу, на матрацах, набитых соломой, и сон у них был крепкий — сразу не разбудишь. Каждое утро хозяйка варила всем еду. Если к обеду её не было дома, жильцы сами всем распоряжались.
Подлесовцы присматривались к Семёну. О себе он никому ничего не говорил. Захватив бригадира да Ваську Новкина, трактор которого простаивал из-за поломки, он месил грязь по сырому подлесному полю, измерял расстояние между заваленными осушительными канавами и ездил к председателю, который за последний месяц, несмотря на грязь, зачастил в Подлесы. Видно было, что Семён что-то затевал. Подлесовцы следили за ним с недоверием, но выводов пока не делали.
Когда Семён попадал в бригаду, бабы с едкими смешками спрашивали:
— Чего ж ты, Семён, вернулся, аль худо стало в городе?
— По вам, чертям, соскучился…
— Тут-то!
— Вы же здесь как квочки без гнезда.
— Чего ж ты, надолго? Аль погостить?
— Жените — останусь.
Бабы прыскали на манер молодых. А Семён, осмотрев работу, уходил согнувшись, чтобы дождь не попадал за шиворот.
— Чего бежишь-то? — неслось вслед. — Семён, не сутульсь, иди, погреем!..
Тётка Катерина по субботам и воскресеньям подавала постояльцам солёные грибки к картошке. Эти же студенты жили у неё и прошлой осенью, но она всё путала их.
— Ну помните, вы ещё сердились на Вовку, белый такой, он ещё чугунок разбил! — подсказывал кто- нибудь из студентов.
Хозяйка про чугунок знала хорошо, но кто разбил — не помнила.
Звали её студенты по имени и отчеству, и ей нравилось с ними разговаривать.
— А много трудодней у вас за это лето?
— Эво, трудодней! А что толку в них? Был бы толк, тогда и разговор другой…
— И всё босиком ходите, Екатерина Петровна?
— А отчего же? Так-то легче.
Перед сном Семён и студенты вели беседы. Тётка Катерина многого не успевала понять. Улучив минуту, бежала к бабам и сообщала:
— Собирается теперь Семён в район за своими пожитками… Вроде бы жить хочет у нас совсем. А одет-то бедно! Что солдат… Привёз чемодан да солдатскую сумку. В чемодане инструмент, и всё. Да книжки… И не пьёт…
— Вчерась председателя ругал, во как! — судачили, качали бабы головами и расходились.
Дни в Подлесах катились, как и всегда, тихо и неспешно… И вдруг случилось одно событие.
Однажды в воскресенье тётка Катерина, готовя завтрак, возилась у печи. Студенты спали в другой комнате. Спал и Семён. И вот с печи слезла заспанная Зина и по привычке, не одевшись, стала бродить и мурлыкать. Тётка Катерина хотела усовестить её, что, мол, люди проснутся и увидят её в открытую дверь, как вдруг охнула и даже села…
— Пухлая! Господи, Зинка, от кого это?
С испугом и изумлением она показала пальцем на Зинкин живот. Та сразу сгорбилась и стала быстро одеваться. Тётка зашипела и заплевалась. Если б не было в избе посторонних, она бы нашла, как выспросить, узнать.
Зина убежала.
Поспешно закончив стряпню, тётка Катерина поскакала к соседке. Там всё выложила, и уже в две головы стали гадать — кто виновник.
Сам факт её мало тревожил. Пришла Михайловна, прибежала, невесть откуда узнав новость, свинарка Пелагея. Зинку не ругали, известное слово — девка! Но кто он? Косой Серёга? Васька-тракторист?
— В январе ужо разродится, — говорила тётка Катерина, и глаза её, удивлённые и быстрые, беспомощно моргали.
Поохали бабы, повздыхали и наконец по одной отправились в избу Катерины.
Студенты уже ушли. Зина была дома, однако, как ни допытывались, как ни подъезжали к ней бабы, ничего она не сказала. Пришла крёстная и тоже просила и грозила, но всё напрасно. Зина сидела на лавке растолстевшая, держала на коленях свои маленькие руки и сонными глазами смотрела в пол. Кто соблазнил, кто чего обещал и теперь скрывается — ничего не сказала. Бились, бились вокруг неё бабы и разошлись.
К вечеру все на деревне знали о случившемся и гадали: кто повинен в этом деле? Но опять же
Зину не винили. Вспомнили, что весной ушёл в армию Зверякин Павка, а Новкин Алексей, Васькин брат, приезжал из части на побывку. Но тут же согласились, что никогда не видели их с Зинкой. Студенты же приехали позднее…
Так и остались подлесовцы в неведении. А Зина всё молчала. Её молчанию удивлялись и придавали ему какое-то особое значение. Молодые ребята похихикивали вслед. А Зине хоть бы что: ходила работать на скотный двор, вечерами у студентов пела песни — как будто сплетни и разговоры вовсе её не касались.
А бабам всё больше хотелось знать, кто отец ребёнка, чтобы выдать Зинку замуж. На Серёгу щурились, но тот только хохотал в лицо.
Васька в разговоры не встревал и думал: «Действительно, кто бы это мог?»
Но так как он был молчаливым, то некоторые бабы всё чаще обвиняли его. Однако доказательств не было, а Зинка всё молчала, как будто не знала ни лица, ни имени виновника.
Жена бригадира стала подозрительно посматривать на мужа и ночью старалась подслушать и понять, что он бормочет. Но тот кашлял во сне и шептал что-то о лошадях и трудоднях.
Так прошёл месяц, за ним второй. Студенты давно уехали, забыв три пары сапог, фуфайку да ещё новый ножик. У Екатерины остался один Семён Сыромятников. Он по-прежнему много работал и зачем-то начал часто бывать в сельсовете. Неизвестно, какими путями узнали подлесовцы, что Семён опять и очень сильно ругался с председателем. Ездил с ним даже в район.
Пелагея, свинарка, рассказывала:
Маруська-то Федькина говорит! «Он, Семён-то, как хватит кулаком по столу да как крикнет: я, мол, тоже книжицу такую имею, я приехал не кур щипать, а жить. Не мне, а бабам иди крутить мозги!»
— Чего ж это он?
— Электричество, свет хочет провести. Мастер он на все руки.
— И Васька с ним, какое-то дело затевают.
Парни что-то говорили, что-то решали. Ходили к Семёну на дом, оттуда к председателю.
Бабы не знали: ворчать им на Семёна и парней или хвалить. Может, намутят, намутят, потом Семён- то уедет и всё останется по-старому. Стали ждать.
Приезжали на машине важные люди, чего давно не было в Подлесах. Сыромятников с Васькой Новкиным водили их по деревне, по заболоченному полю…
А там побежали резвые дни. Морозец пристукнул грязь, снежок её прикрыл, и стало светлей и
