чего-нибудь натворит! Она девка бойкая.
Прошёл день. За ним второй. Из Кедринска приехали две бригады рабочих с инструментами.
Покуда держалась дорога, возили материалы.
Рабочих я расселил по избам, сам остался жить у председателя. Ни из Семеркина, ни из Тутошина люди не приходили.
— Видно, пустая затея, — говорил председатель, — проболтались девчата, старухи их и пресекли.
Однажды в обеденный перерыв я сидел за столом. в избе председателя и просматривал табель в ожидании обеда. В сенях послышалась какая-то возня, и кто-то тихо постучал её дверь. Председательша вышла на стук.
— Начальник дома? — услышал я девичий голос.
— Дома, проходите.
Вошли шесть девушек и остановились у стенки, робко озираясь. Среди них я увидел Настю.
— Ну чего же вы там стоите, — сказал я, — ну-ка, Настя, веди сюда поближе свой отряд! А ну смелей!
— Мы на работу прибежали, — проговорила Настя, подойдя к столу.
— На работу так на работу, чего ж вы, как козы дикие, жмётесь к стенке?
— Девки, идите, — приказала Настя.
Все шесть девушек подошли к столу.
— Пишите заявления, — сказал я, — вот вам бумага и чернила. Садитесь и пишите.
Девушки зашептались.
— Пиши ты, Настька… За всех пиши….
Денег у меня с собой было маловато, я отозвал председательшу в другую комнату, попросил у неё денег взаймы. Затем составил для порядка ведомость, выдал девушкам аванс на первые дни, и они расписались.
— Ну что же? — спросил я, когда утрясли вопрос с жильём. — Почему вас мало?
— Да боялись разом. Может быть, и не приняли бы, — ответила Настя.
За правлением стояла пустая, заколоченная изба, хозяин которой уже давно перебрался в Кедринск. Мои плотники расколотили двери. К вечеру застеклили окна, и вся новая бригада поселилась в этой избе.
А рано утром следующего дня к избе председателя подошли пять человек новых — ребят и девушек.
— Доконали мы всё-таки семеркинцев, — весело говорил председатель, — а старики пусть теперь там сидят хоть до второго пришествия.
Дни стояли хорошие. Работа двигалась полным ходом. Однажды начальник сообщил мне по телефону, что я могу вернуться в Кедринск, что сюда вместо меня он посылает молодого и холостого. Выслушав начальника, я отправился в правление утрясти вопрос, как оплачивать сделанную работу. А когда я вышел из правления, меня догнала Настя и уцепилась за рукав.
— Что такое, Настя? — спросил я, глядя на побелевшее, испуганное лицо девушки.
— Мать пришла! — выдохнула она.
— Ну, иди в правление и сиди там, — сказал я и вместе с бухгалтером поспешил к стройке.
Не доходя метров двадцать до того места, где были вырыты ямки под столбы и плотники шкурили брёвна, я увидел семеркинскую строгую хозяйку. На ней была длинная, до самых пят, чёрная юбка. На голове и плечах чёрный большой платок. В руках она держала палку.
Мы подошли ближе.
— Ну что, Матрёна, пришла, — сказал бухгалтер, — от себя гонишь, а к нам заявилась?
Старуха даже головы не повернула. Я отметил, что лицом она постарела, худая стала. Бухгалтер хотел было её турнуть, но я взял его за плечи.
— Не нужно, Ильич, не трогай, пусть постоит, лишь бы не скандалила, — попросил я.
— Что, бабушка, замуж хочешь? — крикнул кто-то из моих рабочих.
Я погрозил пальцем.
Потом я обмерил привезённые накануне брёвна, указал плотникам, где тамбуры будут. Чёрная старуха всё стояла, смотрела в одну точку и беззвучно шевелила губами.
Постояла она с полчаса. Затем стукнула палкой в землю, повернулась и широкими шагами пошла к лесу.
Я смотрел вслед старухе, и мне стало жалко её. Но что поделаешь — всякому своё время.
1956
ФЕДОРЫЧ
1
Федорыч и Картавин жили мирно. Спорили только, когда разговор касался общих тем. Обычно спор заканчивал Федорыч:
— Погоди, погоди, поживёшь — узнаешь. Хвост тебе подрубят, — предсказывал он.
Федорыч у тогда было пятьдесят девять лет. Картавину двадцать четыре года. Федорыч уже работал старшим прорабом на строительстве, а Картавин — только мастером. Федорыч утверждал, что верить на слово никому нельзя. Картавин говорил обратное — доверять надо больше. Старший прораб возмущался:
— Брось эти мысли, Борис, иначе шею сломаешь! — кричал он, тряся припухшими жёлтыми щеками. — Не верь никому! Себе не верь! Сказал: пять метров, хватайся за голову и лезь в чертёж, проверяй: а так ли? Пять ли тут метров? Языком нагородить знаешь сколько можно? Эге! Я тебе тоже намолоть могу до самого неба. Так-то. На всё требуй бумажку и роспись. Да ещё её, окаянную, печатью хлопни.
Сыпались примеры из жизни. Строил он двенадцать лет назад молокозавод под Вологдой. Представитель заказчика был мужик хороший: и выпивал Федорыч с ним иногда, и в лес на охоту ходили. И вот случилось, что на участке не оказалось метлахской плитки. А в фасовочном отделении полы предусмотрены как раз из такой плитки. Как быть? Обзвонил Федорыч все конторы — нигде нету. А заводишко через месяц сдавать нужно. Федорыч и заикнулся представителю, что, мол, давай сделаем деревянные полы. Будут тут девки бутылки да банки закупоривать — не всё ли равно им, какой пол? Согласился представитель. Сделали. Когда же приехала комиссия принимать завод — члены её крепко возмутились подобной заменой. А представитель, почуяв неладное, заявил прямо при Федорыче:
— Я знать ничего не знаю, никакого согласия я не давал.
Кое-как уговорили комиссию принять завод, а Федорыч от своего начальства получил выговор.
Ещё история. Совсем недавно, уже здесь, в Кедринске, сам начальник участка Гуркин, поскандалив с заказчикам, вызвал к себе Федорыча и сказал ему:
— Сейчас же переведи всех каменщиков с шестого дома на больницу.
Сказано — сделано. Перевёл Федорыч всех людей, хотя толком и не знал, зачем дом оголять. Хорошо. Через неделю начальник уехал в отпуск на юг, а управляющий трестом, узнав о случившемся, потребовал объяснений. Федорыч рассказал всё как есть; так управляющий едва-едва не уволил его с работы: ему не верилось, что Гуркин мог дать такую команду.
Картавин выслушал своего непосредственного начальника и сказал:
