В голове ее возник тот мужчина, муж другой. Более уродливой, менее ухоженной, чем она сама, но, похоже, намного более счастливой.
Он тоже возил сына в садик, на мопеде, в своем дождевике. Жена беременная, так что возил он, перед работой.
Делия шпионила за ним, не поднимая глаз. Он присел на колено рядом с ней, снимая со своего сына куртку.
Гаэтано в это время еще спал или, может, сидел на толчке, исполняя утренний ритуал. А может, стоял на балкончике в трусах и курил свой первый косячок в компании с голубями.
Делия смотрела на мужчину, который гладил сына по голове, прощался с ним. Гладил торопливым нежным движением. Она дышала их покоем. Он не поднимался с колена еще несколько секунд, сын повернулся попрощаться с ним, как маленький мужчина.
«Пока, папа».
Делия прыгала вокруг Нико, который в последнее время испортился, никак не хотел расставаться, плакал. Клала ему лакрицу в один карман, платок для соплей — в другой.
Эпизодически они встречались в баре. Он иногда останавливался выпить там кофе, и Делия тоже взяла это в привычку.
Она не общалась с другими матерями, которые организовывали благотворительные лотереи и готовили костюмы для театрализованных представлений. Была от них в стороне.
Они разговорились. Он подошел к ней, опять в своем дождевике, держа шлем в руке. И теперь они назвали друг друга по имени.
«Привет, Делия».
«Привет, Джанкарло».
Ей нравилось встречать его; может быть, она даже и ждала его. Она всегда находила себе место в одном и том же углу, у кассы (в это время в баре было не протолкнуться). Ей достаточно было поздороваться с ним кивком подбородка, взмахом руки. Если он не появлялся, ничего страшного. Но достаточно было увидеть его, как она тут же чувствовала себя лучше. Он поднимал настроение, внушал доверие. Стал ей в какой-то степени близок. Она вспоминала большую резиновую куклу, его спокойные перекрещенные ладони, изображающие выполнение сердечного массажа.
Она думала о собственном сердце. Временами оно давало о себе знать. Ей надо было встряхнуть рукой, сильно потрясти ею так, чтобы избавиться от боли, выбраться из тисков.
Гаэтано ни за что не смог бы спасти ей жизнь, он слишком рассеян, слишком занят решением своих проблем. Она любила его, но больше не верила ему. Устала раскачиваться на качелях удушливых чувств и жить в борьбе с ними.
Джанкарло приносил ей чувство покоя. Он не был красавцем: слегка плотного сложения и довольно заурядной внешности. Быть может, лысел (сбривал волосы машинкой), но его широкие плечи напоминали стену, на которую можно опереться. С красными венками в глазах и улыбкой, от которой у него смеялось все лицо до самого лба.
Случалось, они смеялись вместе. Он отпускал шуточки насчет курятника мамашек.
«Эти дамочки все время здесь ошиваются?»
Делия кивнула.
«Не работают?»
Делия помотала головой.
«Везет им».
«Интересно, кого они ждут?»
Делия засмеялась. Не исключено, что они ждали того, кого сейчас ждала и она, мужа другой женщины, любого мужчину, чтобы только улыбнуться. А может, пойти в этом дальше? Но у нее никогда не возникало мысли изменить Гаэтано, она не могла и представить себе близость с другим.
Однако ей приснился сон, что она лежит на большом желтом поле, с обнаженной грудью и Джанкарло в своем дождевике делает ей искусственное дыхание, как делал его кукле-тренажеру, в том же самом темпе, а потом нажимает руками на ее грудь, ища сердце, осторожно, чтобы не сломать ей ребра. И она чувствует удары, доносящиеся из глубины, удары, которые медленно возвращают ее к жизни, словно спящую принцессу.
Она принялась следить за этим мужчиной, за жизнью его семьи, которая протекала рядом с ее собственной. Видела его с женой во второй половине дня на детском спектакле в честь Рождества. Она сидела, положив руки на живот, а он стоял с маленькой видеокамерой, как и большинство отцов. Гаэтано не пошел, он уехал в Милан, сочинял свои шутки для шоу-программы, в которой люди ссорятся. Но в любом случае он никогда бы не снял на камеру своего сына в одежде трубочиста — он ненавидел всеобщее увлечение домашним видео. Она упрекнула его в этом:
«Наши дети вырастут без воспоминаний».
Он улыбнулся: «Уж лучше так».
Делия сняла несколько фотографий Нико на мобильный, когда тот сделал несколько неуверенных шагов к авансцене. Казалось, он в отчаянии. Она заметила это и крикнула ему: «Пицца! Хочу пиццу! Есть хочу!» — прямо так, посреди спектакля, и все повернулись и посмотрели на нее.
Она нацепила на себя круглый значок с надписью «Save the Children», надела очки с диоптриями, чтобы видеть получше. За минуту до того, как это случилось, она так себя прекрасно чувствовала, теперь же она ощущала себя несчастной матерью распустившего нюни ребенка, бесхарактерного, деспотичного, как и его отец.
Она поднялась со своего места («Разрешите пройти, разрешите»). Подошла к сцене, и какая-то воспитательница подала ей ребенка в костюме трубочиста, сшитом другой, «правильной» матерью. У него все тело чесалось, и она раздела его до майки и трусов.
Они пришли в бар. Она вложила Нико в руку кусок пиццы. Смотрела, как он ест, и думала, что рано или поздно они взорвутся. Она не в состоянии следить буквально за всем. И Гаэтано ошибся, взвалив на нее еще и свои проблемы, она вовсе не обладает такой силой.
Она вспоминала курсы первой помощи. Случись у ее сына приступ удушья от куска этой резиновой пиццы, она наблюдала бы за тем, как он задыхается. Увидела бы, как от нехватки кислорода он становится лиловым, потом синим. И пальцем бы не пошевелила. Изредка она подумывала о том, чтобы не двигаться всю оставшуюся жизнь, перейдя от гиперактивности к тотальному ничегонеделанию.
У нее была неправильная семья, сын походил на отца, не соблюдал никаких правил. Она рассказывала Гаэ о той семье, просто не могла удержаться, чтобы не рассказать. Они не ссорились, жили мирно, у них был уравновешенный и добрый мальчик, который спокойно обменивался своими «Покемонами» с другими детьми, с Нико например, который, напротив, злился и никогда ничего никому не давал. У них была маленькая собачка, и на рынке возле садика его жена засовывала продукты в многоразовые тряпичные сумки. Они представлялись Делии скромными и бережливыми. По ним не скажешь, что они в чем-то себе отказывают. Словом, они казались ей счастливыми.
Гаэтано же поднимал ее на смех: «Ну так и иди жить к ним, если они тебе так нравятся! Но вот одного не пойму, как тебе могут нравиться такие люди? Такие люди всегда раздражали нас, слишком правильные и осмотрительные. Люди, которые лишнего куска не сожрут, лишь бы не срать. Наши дети и жрут и срут, но чем они хуже? Они наши дети, похожи на нас. И где написано, что их дети вырастут счастливее наших? Нигде».
Но для Делии было-таки написано. Их мальчик, такой маленький, брал обе свои перчаточки и засовывал в карман куртки. Ее же дети вечно все теряли и забывали. Однажды Космо вернулся домой без шарфа. Шел так всю дорогу, даже и не заметил. Эту парочку объединяла рассеянность, они могли одновременно идти по земле и парить в облаках — такие одинокие и далекие от всего!
Так они и будут жить дальше, теряя по пути части, как неисправная машина, которая рано или поздно развалится окончательно, оставив ездоков на своих двоих.
Она следила за Джанкарло и Клаудией, куда менее симпатичной, чем она сама. Беременная женщина из тех, которые не набирают вес и напоминают собою помятую грушу. Она спрашивала себя, а есть ли в их жизни страсть? Или, как бывает, дружба трансформировалась, превратившись в сталь. Или, может быть,
