росписи взгляду представала только кладка. Исчезли и полки, которые тянулись по стенам, столы, скамьи. В оставшихся нишах сохранились какие-то кувшины, горшки, но ни свитков, ни книг охотник не разглядел. В углу виднелся убогий лежак, корзина с лохмотьями, тут и там стояло несколько табуретов и рассохшихся кадушек. В печи, мерцая, истлевал обломок скамьи.
- Странно, - охотник остановился, озираясь, посреди хранилища, - я был уверен, что Намеша пострадала меньше других городов, но видел разрушения и за городской стеной, да и здесь…
- Это сделано самими горожанами, - захихикал Пата, одежда которого выглядела немногим лучше опекаемой им библиотеки. - И внутри городской стены почти все разрушения причинены тоже ими. Есть та Пагуба, которая насылается на нас Пустотой, и есть та, что всегда с нами. Она как зерно, спящее в сухой земле. Когда небо над Намешей окрасилось в черно-багровый цвет, не всем хватило выдержки. Кое-кто отправился в ближайшую лавку, чтобы запастись едой, кто-то побежал разбираться с опостылевшим соседом, а многие пришли вот сюда, чтобы сжечь книги, противные Пустоте. И вот как-то так вышло, что книги сгорели все. Без разбора.
- Печально, - охотник не скрывал огорчения.
- Во всем есть и хорошие стороны, - не согласился старик, поправляя дрожащими пальцами усы и почему-то семеня по кругу, центром которого был охотник. - Ураю Намеши пришлось усмирять мародеров. Были убиты больше тысячи человек. Пострадала и стража. В тот день словно безумие овладело людьми. Я сам ничего не видел, забился в подвальчик палатной харчевни и просидел в холодном помещении, но в теплой компании окороков и колбас, почти неделю. А город захлебывался кровью. Говорили, что ее пролилось столько, что Пустота решила не насылать на нас своих слуг. А когда бунт был подавлен, урай передал власть сыну и умер от разрыва сердца.
- Он был человеком чести? - спросил охотник, поворачиваясь вслед за хранителем.
- Точно могу сказать только то, что сердце у него все-таки было, - ответил старик. - Впрочем, если не честь, то совесть тоже имеется у каждого. Правда, у многих она страдает глухотой и немотой. У меня, кстати, тоже. Но это от старости. Что ты хочешь узнать, Кай? Книг нет. Учеников в палатах нет. Твоего золотого нет. Нас всех уже давно нет. Или почти нет.
- Я не нуждаюсь в деньгах, - заметил охотник, вновь жадно отпивая из фляжки.
- Но в чем-то ты нуждаешься? - прищурился старик, остановившись.
- Там сиун, - вымолвил вместо ответа охотник. - Он кружит над городом. Чего он хочет?
- Меня, - дрогнув, пожал плечами старик.
- Зачем ты ему? - спросил охотник и медленно опустился на перевернутую кверху дном кадушку. Пата закрыл глаза, вздохнул и нащупал обгоревший табурет, чтобы сесть напротив.
- Ты бы спросил об этом у той, что приглашала тебя от моего имени в Намешу, - прошептал старик, не открывая глаз. - Или ее друзей. Впрочем, у нее нет друзей. Они все или служат ей, или думают, что удостоены дружбой. Они хотят убить меня, И сиун чувствует это. Готовится. Ждет. Всякий раз, когда они затевают это, им нужна моя смерть. Хотя еще ни разу она не помогла им.
- Смерть? - переспросил охотник. - Нужна твоя смерть? И кто это - они?
- Время пришло, - пробормотал старик. - Наверное, они считают, что время пришло. Опять время пришло. Когда же оно кончится, это проклятое время?
- Кто это - они? - повторил вопрос охотник
Старик не ответил. Он сидел неподвижно, как деревянный истукан, вырубленный без глаз.
- Месяц назад сиун клана Кессар настиг Хуш, - заметил охотник, не дождавшись ответа. - Я был в Хурнае. Кинун, урай клана, устроил празднество, ярмарку по поводу ослабления Пагубы. Хуш как раз вернулась в свой дом. Пустота ее знает, где знаменитая хурнайская гадалка пропадала три года. Конечно, Хурнай не пострадал так, как Хилан, но и там погибли многие. Но с полгода назад там стало тише, чем в других краях. Да и клан Кессар один из самых многочисленных. У них и теперь большая дружина. Когда гадалка вернулась, и над ее стеной снова поднялся чудесный фонтан, в городе объявили праздник. А на следующий день взметнувшаяся струя воды вознесла над стеной тело старухи. Вознесла и заледенела, перемалывая ей кости огромной рукой. В пыль. Я видел. Сам едва не заледенел от ужаса. В тот самый день какой-то мальчишка и сунул мне послание от тебя, Пата.
- Это не моя рука, - повторил Пата и хихикнул. - И ледяная рука тоже не принадлежит мне. Нет. Я не писал тебе.
- Да и Харава советовал придти к тебе, - добавил охотник. - Я уже говорил о нем. Помнишь?
- Это не моя рука! - повысил голос старик.
- А кто управлял рукой, что убила Хуш? - спросил охотник. - Тоже 'они'?
- Когда-то она была красавицей, - пробормотал Пата. - Разве только Эшар могла сравниться с нею. Но красота Эшар была подобна красоте клинка. А красота Кессар напоминала нежный цветок.
- Мне кажется, что я сумел разглядеть ее красоту даже сквозь маску старости, - сказал охотник.
- Нет, - старик, все еще не открывая глаз, покачал головой. - Ты видел красоту Хуш. Ты видел красоту несчастной Хуш. Красоту упивающейся своим несчастьем Хуш. Оплакивающей свою настоящую красоту. Хотя я готов согласиться, что каждый из нас удостаивается той юдоли скорби, которая созвучна нашему существу. Поэтому Хуш просто не могла быть уродиной. Но Хуш - это не Кессар. Хуш только малая часть ее. Сердцевинка. Слеза великой Кессар. Пепел Кессар. Комочек пепла. Крупинка.
- А ты слеза великого Паттара? - спросил охотник. - Пепел великого Паттара?
Старик ответил не сразу. Несколько секунд он сидел неподвижно, затем скривил губы в горькой усмешке.
- Что ты можешь понимать в этом? В прошлый раз ты действительно сослался на то, что обратиться ко мне тебе посоветовал Хаштай или Харава. Я помню… Да, одно из этих имен носил Сакува. Может быть, даже оба эти имени принадлежали ему. У него было много имен. У каждого из нас было много имен, которые ничего не меняли. У тебя такие же глаза, как у Сакува. Но даже если ты его отпрыск, то ты не слезинка, ты мокрое место, оставшееся после ее падения.
- Моя мать Эшар, - твердо сказал охотник. - И если она тоже была слезинкой, то два мокрых места вполне могут сделать слезинкой и меня.
- Эшар? - удивился Пата и открыл глаза.
- Не похож? - напряженно ждал охотник.
- Наоборот, - удивленно засмеялся Пата. - Вот как. А ведь эта полоска пергамента написана ее рукой. Наконец-то все становится на свои места. Только теперь я понял, на кого ты показался мне похожим. Конечно, глаза у тебя Сакува, но все остальное - Эшар. Да, ты тоже напоминаешь клинок. Хотя вряд ли твоя мать, окрутив Сакува, была похожа на саму себя. Иначе твой отец и близко бы не подошел к ней. Когда-то они не ладили. Ох как не ладили. Да, я удивлен. Я очень удивлен. Я не был бы удивлен, если бы ты оказался сыном Киклы, вот уж кому было на роду написано соединиться с Сакува, но Эшар… Хотя, если ты и прав, не обольщайся. Ты не сын Сакува и Эшар. Ты слепок двух крупинок пепла. Ты - ничто, парень. Твоя мать была всего лишь тенью самой себя.
- Я видел ее настоящий облик, - сказал охотник. - Перед ее уходом.
- Уходом куда? - поинтересовался Пата.
- Туда, - махнул рукой в сторону охотник. - Или туда, туда, туда. Не знаю. За границу Салпы.
- Так она улизнула? - прошептал Пата и вдруг расхохотался, затрясся, залился слезами. - Улизнула? Частью, слезинкой, но выкатилась прочь? Оставила записку, чтобы выманить тебя в Намешу и улизнула? Так вот в чем дело. Вот почему Пагуба затянулась. Вот почему сиун Намеши не дает мне выйти из этого горелого сарая! Они хотят закончить Пагубу насильно! Все из-за Эшар! Равновесие нарушилось!
- Из-за Эшар? - нахмурился охотник.
- Ты не понимаешь, - оскалился в гримасе старик и вдруг почти закричал: - Ты не понимаешь! Должно быть двенадцать! Две-над-цать! Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и я! И улизнуть никто не может. Но даже если бы имелся способ, он, этот хитрец, был бы уничтожен, раздавлен при пересечении границы! Никто не может вывернуться наизнанку! Но если бы кто и мог… Если бы кто-то был готов, то все равно… Пустота не допустит! Мы все должны оставаться внутри! Навсегда! Навеки! Пока она может сосать соки из Салпы… Хотя… Стой. Стой! Если она тебя оставила вместо себя, тогда равновесие нарушилось не так сильно. Не зря же она легла под Сакува, которого не любила. Но нарушилось. А если они не понимают? Пока не понимают. Ага. Они верят, что можно убить половину из нас
