Ирина МАМАЕВА
С дебильным лицом
А н н у ш к а: А у тебя есть повесть о любви?
И р а: Да они у меня все в общем-то о любви…
А н н у ш к а: Нет, именно о любви, о взаимоотношениях мужчин и женщин.
И р а: Наверное, нет.
А н н у ш к а: Напиши, пожалуйста, такую повесть. Мне срочно нужно все знать о любви…
“Hello Tanya![1]
You have the look of my dreams the most pretty face. My name is Yannis and I am 41 years old and 1.80 m tall. I am living in Athens, in Greece. My first profession is underwater archaeologist (I spent more than 10 years excavating ancient shipwrecks, studying the finds and expose to the museums) but I have also my own business (importing luxuary swiss watches). I love the sea, travelling and discovering interesting new people, places and cultures. I need communication like fish need the water. I am leo of sign (born the 15 of August). I wish to know more about you and your life there. Do you know Greece? Нave you ever been here? I hope one day you will accept my invitation and give me the opportunity to be your guide here. I am sending you a couple of my photos. I hope you like them.
Yours, Yannis”.
“Привет, Таня!
У тебя самое замечательное лицо из моей мечты. Меня зовут Янис, мне 41 год и я метр восемьдесят ростом. Я живу в Афинах, в Греции. Моя первая профессия — подводный археолог (я провел 10 лет, доставая со дна моря античные находки, которые потом попадали в музеи), но у меня также есть свой собственный бизнес (импорт дорогих швейцарских часов). Я люблю море, путешествовать и знакомиться с новыми людьми, местами, культурами. Мне нужно общение, как рыбе нужна вода. Я лев по знаку зодиака (рожден 15 августа). Я надеюсь больше узнать о тебе и твоей жизни. Ты знаешь Грецию? Ты была там? Я надеюсь, однажды ты примешь мое приглашение и дашь мне возможность побыть твоим гидом в Греции. Я посылаю тебе парочку своих фотографий. Надеюсь, они тебе понравятся.
Твой Янис”.
Глава 1
Снег местами уже сошел, земля оголилась — мокрая, черная, непролазная грязь вперемежку с прелыми листьями и мусором. Солнце светило по-весеннему радостно, но только еще больше подчеркивало впечатление убогости и нищеты. Два корпуса интерната, котельная и хозпостройки в весенней грязи — все выглядело заброшено и сиротливо.
Делегация — люди, волею судьбы и должности вынужденные посетить это место, — чертыхаясь, осторожно ступали за бодро шагавшим впереди директором интерната в больших кирзовых сапогах. Наконец, миновали территорию и вошли вовнутрь, брезгливо отряхивая снег с обуви и заранее морщась.
— Проходите сюда, — радушно махнул рукой Сергей Иванович Шанин, директор детского дома- интерната, — в этом корпусе нормальные детки. Более-менее, конечно. Они ведь у нас все умственно отсталые, дебилы, дауны, аутисты по диагнозам. Специфика у нас такая.
Пока гости в сопровождении санитаров поднимались по лестнице, он рассказывал:
— В этом корпусе тяжелых нет. Они здесь у нас все общительные, гостей любят. Некоторые даже в школе учатся. У нас здесь для них специальная школа организована.
— Сколько классов они у вас оканчивают: семь, девять? — спросил кто-то.
— Что вы, для большинства научиться есть ложкой и завязывать шнурки — огромное достижение, — вздохнул Шанин, но тут же с гордостью добавил. — Но есть те, кто учится считать и читать.
Поднялись на второй этаж.
— Вот тут у нас палата девочек… — продолжал рассказ директор, медленно двигаясь по коридору, а кто-то из санитаров вполголоса предупредил:
— Вы поаккуратней…
Татьяна шла вслед за всеми в каком-то неопределенном волнении.
Дети действительно оказались общительными. В коридор изо всех палат тут же высунулись любопытные мордашки. Но одного взгляда на эти лица было достаточно, чтобы понять их диагноз. Что-то было во всех этих детях не то… Помимо обычного детского — искреннего и светлого — у каждого за спиной стояла, как судьба, страшная болезнь. Любопытство выражалось у всех по-разному. Кто-то из них был болезненно возбужден, и чувствовалось, что возбуждение это мучительно для самого ребенка, что управлять им он не может. Подходит, заговаривает, делает неопределенные порывистые движения руками, сбивается и путается, и нервничает еще больше. Кто-то наоборот, следит за пришедшими настороженно, молча, тяжелым взглядом исподлобья, готовый в любой момент бежать и прятаться. И во всех вместе — что-то животное, не облагороженное разумом, инстинктивное; все они, как маленькие напуганные вторжением зверьки.
Татьяна послушно заходила в палаты, куда заводил их директор, и разглядывала, разглядывала этих детей, не в силах оторвать глаз от их лиц в каком-то похожем, болезненном любопытстве.
По большому счету ей, специалисту по работе с депутатами, делать здесь было нечего и ехать было незачем. Избирательная комиссия, где Шанин был председателем, а она — его правой рукой, работала бы вне зависимости, представляет она себе его основную работу или нет. Но Шанину захотелось показать ей, а ей — развеяться.
Татьяна уже десять раз пожалела о своем глупом желании. До этого момента она, как и большинство людей, предпочитала жить своей жизнью, плыть на своем надежном атлантическом лайнере с высокими бортами, и не знать о существовании подобных заведений. У нее самой детей еще не было, но она не сомневалась, что ее ребенок непременно родится здоровым, красивым и умным.
А теперь вот пришлось идти вслед за депутатами и кандидатами в депутаты, за разговорчивым Шаниным по бесконечным коридорам с обшарпанным полом и облезшими стенами. И заглядывать в палаты с лежачими — не детьми уже, а какими-то полуфантастическими существами с бессмысленным взглядом и слюной изо рта. А около каждой палаты стоит нянечка с большими красными руками, которая целыми днями кормит, поит, таскает на руках в ванную, меняет тряпки, которые, были бы у интерната деньги, можно было бы заменить памперсами, стирает их и вешает сушиться в специальную комнату. А по бокам идут санитары и молча, но строго оттесняют детей, пытающихся дотронуться, схватиться ручонками за незнакомых и интересных людей. И санитары идут, чтобы не допустить этого, чтобы не было гостям неприятно.
— У нас в интернате соблюдается строгий режим. Дети встают в восемь утра и в восемь вечера ложатся. Есть еще тихий час. У нас ведь персонала почти столько же, сколько детей, да и то не хватает. И люди не могут находиться здесь круглосуточно, у них ведь свои семьи… — коридор, наконец, закончился, и Шанин остановился.
— И все детки спят по двенадцать часов? — удивился кто-то из гостей.
— Ну… некоторым мы помогаем спать… А в тихий час они спать не обязаны. Мы не настаиваем — лишь бы тихо было. А кто хочет заниматься своими делами — пожалуйста.
— Какие у них могут быть дела? — не выдержала Татьяна: это был настолько чуждый ей, непонятный и неестественный мир, что ей хотелось хоть как-то определиться.
— У них же есть свои дела, — пожал плечами директор, — кто-то фантик складывает, кто-то веревочку цветную на палец наматывает.
Уходили по другому коридору. Шли на сей раз быстро, задыхаясь от тяжелого больничного запаха. Как голова, бывает, не выдерживает потока информации и хочется всеми силами избавиться от перегрузки,
