соуса раздался шепот одобрения, а Адриан Дарт, актер, воскликнул: «Превосходно!» Они издавали различные возгласы удовлетворения, и Лейкрафт, адвокат, спрашивав Вульфа, не откажется ли Фриц дать ему рецепт, а в это время сидящий справа от меня Пайл сморщился и со звоном уронил вилку на тарелку.
Я подумал, что он разыгрывает сцену, и все еще продолжал так думать, когда его голова упала и он заскрежетал зубами, но когда его плечи опустились и он прикрыл рот ладонью, мне показалось, что он заходит слишком далеко. Двое или трое из них что-то сказали, а он оттолкнул назад стул и сказал, встав:
– Вы должны простить меня, мне очень жаль, – и направился к двери в холл.
Шривер поднялся и последовал вслед за ним.
Остальные обменялись возгласами и взглядами.
Хьюит сказал:
– Чертовски неприятно, но я собираюсь это закончить, – и он взялся за вилку.
Кто-то спросил, больное ли у Пайла сердце, и кто-то другой ответил «нет». Они все вернулись к камбале, но атмосфера была уже не та.
Когда по звонку Феликса служанки начали убирать тарелки, Льюис Хьюит поднялся и покинул комнату. Он вернулся через пару минут, сел и громко сказал:
– У Винсента сильная боль, и пришел доктор. Мы ничем не можем помочь, и Бен просил вас подождать. Он снова присоединится к нам, когда… когда он сможет.
– Что это? – спросил кто-то.
Хьюит ответил, что доктор не знает. Вошел Золтан, неся огромное блюдо. Гебы собрались у вспомогательного столика, Феликс поднял крышку и начал раскладывать жареного фазана, нашинкованного кусочками свинины, вымоченной в течение двадцати часов в токайском вине, и затем – но нет… какая разница? Ежегодный обед «Десятки» закончился провалом.
Так как в течение ряда лет я трижды в день ем пищу приготавливаемую Фрицем Бренером, мне бы хотелось выразить свою признательность, отдав ему долг письменно, изложив некоторые идеи насчет того, что он может сделать из обычной пищи, но я это сделаю не здесь. Конечно, фазан был хорош даже для богов, если они были рядом, а также и молочный поросенок, и винегрет с приправой, которую Фриц называет «Дьявольский дождь», и каштаны в крокетах, и сыр – только одного сорта, изготовляемый под наблюдением Фрица в Нью-Джерси человеком по имени Бил Томпсон. И все это было съедено более или менее. Но Хьюит покидал комнату еще три раза, а в последний раз его не было добрых десять минут, а Шривер вовсе не присоединился к компании, и, когда подали цыплят, Эмиль Крейс вышел и не вернулся обратно.
Когда были налиты кофе и бренди и принесли сигары и сигареты, Хьюит в пятый раз встал из-за стола и Ниро Вульф поднялся и последовал за ним из комнаты. Я закурил сигарету, просто чтобы что-нибудь делать, и попытался быть общительным, слушая историю, которую рассказывал Адриан Дарт, но к тому времени, когда я закончил кофе, мною овладело беспокойство. По сердитому взгляду на лице Ниро Вульфа, который становился все злее за последний час, я знал, что он кипит и, когда это происходят, особенно вне дома, за него нельзя отвечать. Он даже мог обвинить Пайла в том, что тот погубит еду Фрица. Поэтому я положил то, что осталось от сигареты, в пепельницу, поднялся и направится к двери и был уже на полпути к ней, когда он вошел в комнату, все еще хмурясь.
– Идем со мной, – буркнул он и пошел дальше.
Путь в кухню из столовой лежал через кладовую длиной двадцать футов со стойками, полками и буфетами с обеих сторон.
Вульф промаршировал через нее, а я шел за ним.
В кухне двенадцать служанок сидели на стульях и табуретах и ели. У раковины трудилась женщина. Золтан что-то делал у холодильника. Фриц, который наливал стакан вина, по-видимому для себя, повернулся, когда вошел Вульф, и поставил бутылку.
Вульф подошел к нему, остановился и заговорил:
– Фриц, я приношу свои извинения. Я позволил мистеру Хьюиту прельстить тебе. Мне следовало бы знать лучше. Я прошу у тебя прощения.
Фриц сделал жест рукой, в другой он держал стакан с вином.
– Не следует просить прощения, можно только сожалеть. Человек заболел, очень жаль, но не из-за моей еды. Я уверяю вас.
– Ты в этом не нуждаешься. Не из-за твоей еды, а из-за того, как она была ему доставлена. Я повторяю, что я виноват, но я не буду сейчас на этом подробно останавливаться, это подождет. Есть аспект, не терпящий отлагательств. – Вульф повернулся. – Арчи, эти женщины все здесь?
Мне пришлось повернуться, чтобы пересчитать их, рассеянных по всей кухне.
– Да, сэр. Все присутствуют. Двенадцать.
– Собери их. Они могут стоять, – он указал пальцем на нишу, – вон там. И возьми Феликса.
В это трудно было поверить. Они ели, а для него отрывать мужчину или женщину от еды было неслыханным. Даже меня. Только в случае исключительной необходимости он мог когда-либо попросить меня отложить еду до того, как я ее кончил.
Сердитость не могла быть тому причиной. Но не дрогнув и бровью, я повернулся и позвал:
– Простите, леди, но если мистер Вульф говорит, что это срочно, то это действительно так. Вот туда, пожалуйста, все.
Затем я прошел через коридор-кладовую, толкнул дверь, поймал взгляд Феликса и поманил его пальцем. Он подошел. К тому времени, когда мы пришли в кухню, девушки покинули стулья и табуреты и собрались в нише, но без всякого энтузиазма. Они ворчали и некоторые бросали на меня злые взгляды, когда я приблизился вместе с Феликсом.
Подошел Вульф с Золтаном и остановился с плотно сжатыми губами, обозревая их.
– Я понимаю вас, – сказал он, – что первым блюдом, который вы принесли к столу, была икра на блинах со сметаной. Порция, поданная мистеру Пайлу и съеденная им, содержала мышьяк. Мистер Пайл находится наверху в постели, к нему приглашены три врача, и, вероятно, он умрет в течение этого часа. Я говорю… – Он остановился, чтобы взглянуть на них. Они реагировали или играли, – это не имеет значения: они же были актрисы. Были и затруднительное дыхание, и восклицания, и одна из них схватилась рукой за горло, а другая, обнажив руки, закрыла уши ладонями.
Когда его взгляд восстановил порядок, Вульф продолжал:
– Будьте добры, держитесь спокойно и слушайте. Я говорю о заключениях, сделанных мной. Мое заключение о том, что мистер Пайл съел мышьяк, основано на симптомах: горящее горло, слабость, интенсивная жгучая боль в желудке, сухость во рту, холодная кожа, рвота. Мое заключение о том, что мышьяк был положен в первое блюдо, основывается, во-первых, на количестве времени, которое требуется мышьяку, чтобы подействовать, во-вторых, на факте, что совершенно невероятно, чтобы он мог быть положен в суп или рыбу, и в-третьих, на том, что мистер Пайл жаловался на песок в сметане или икре. Я предполагаю, что одно или оба из моих заключений могут оказаться неверными, но я считаю это маловероятным и основываюсь на них. – Он повернул голову. – Фриц, расскажи мне об икре с того момента, как она была положена на персональные тарелки. Кто делал это?
Я как-то сказал Фрицу, что я не могу представить обстоятельств, при которых он выглядел бы действительно несчастным, но сейчас мне не пришлешь стараться. Он кусал губы, сначала нижнюю, потом верхнюю. Он начал:
– Я должен заверить вас…
– Я не нуждаюсь ни в каких заверениях от тебя, Фриц. Кто положил ее на тарелку?
– Золтан и я. – Он показал: – За тем столом.
– И оставили их там? Они были взяты с того стола женщинами?
– Да, сэр.
– Каждая женщина взяла одну тарелку?
– Да, сэр. Я имею в виду, так им велено было делать. Я был у плиты.
Заговорил Золтан:
– Я наблюдал за ними, мистер Вульф. Каждая из них взяла тарелку. И, поверьте мне, никто не
