что он вынул пистолет с трудом. На это можно ответить, что Михайлов был убит из другого пистолета. Почему же в его руке было оружие? Потому, что он пытался защищаться.
Натяжка? Конечно натяжка, но всё же объяснение.
Второе возражение более серьезно, и его объяснить очень трудно. Выстрел услышала дежурная по этажу. Ее служебное место недалеко от двери номера Михайлова. Она немедленно позвонила директору, но своего места не покидала. И должна была видеть человека, вышедшего из номера после выстрела. Тем более, что он какое-то время возился с замком, запирая дверь «изнутри». Но женщина утверждает, что никого не видела. Это решающее доказательство в пользу самоубийства. Но можно предположить, что дежурная лжет, говоря, что не уходила. Ложь может быть вызвана боязнью, что ее обвинят в преступной халатности. При таких обстоятельствах покидать свое место до прихода директора она не имела права, тем более что директор сказал ей: «Никуда не уходит!» Не верить и директору нет оснований.
Да, запутано!
Оп снова взял одну из бумаг, присланных из Свердловска, и прочел ее во второй раз.
Странно, более чем странно!
Полковник встал и подошел к своему столу. Но тут же вспомнил, что телефоны отключены по его приказанию. Он нажал на кнопку звонка.
— Узнайте, — сказал он вошедшему секретарю, — почему так долго нет заключения технического отдела по пистолету Михайлова.
— Оно уже у вас, — ответил секретарь. — Лежит в папке.
— Видимо, я его не заметил. Кто-нибудь меня ждет?
— Нет никого. Заходил майор Дементьев…
— Хорошо, идите!
Нужная бумага действительно оказалась в папке.
По мере чтения брови полковника поднимались всё выше. И хотя после сведений, полученных из Свердловска, он ожидал нечто подобное, заключение технического отдела поразило его.
Он снова позвонил и приказал переключить к нему внутренний телефон.
Ответил молодой энергичный голос:
— Лейтенант Беликов у аппарата!
— Немедленно, — сказал полковник Круглов, — отправляйтесь в гостиницу «Москва» и как можно скорее доставьте мне полный список всех проживавших там вчера утром.
— Только фамилии?
— Нет. Все сведения, имеющиеся у администрации.
— Слушаюсь!
Положив трубку, Круглов снова устроился на диване.
Мелькнувшая у него мысль выглядит вполне обоснованной. И она в корне меняет всю ситуацию, хотя и не облегчает задачу. Скорей усложняет. Но достоинство этой повой версии в том, что с ее помощью можно правдоподобно объяснить все факты, уже известные следствию. И поведение Михайлова в партизанском отряде перестает выглядеть загадочно.
Всё становится на свои места.
Но так ли это?
Минут десять полковник, закрыв глаза, обдумывал свою мысль. Потом он встал и направился к письменному столу.
— Очень может быть! — сказал он. — А теперь займемся текущими делами.
Он приказал переключить к нему все телефоны и открыть доступ в кабинет. Последней мыслью, прежде чем он взялся за другие дела, было: «Скорей бы приехал Афонин. Рассказ Добронравова может все изменить, подтвердить одни детали и опровергнуть другие, свести на нет обе версии, Афонина и мою».
Капитан явился через четыре часа.
Вторично в этот день начальник МУРа приказал никого к нему не пускать.
— Садись, Олег Григорьевич, — сказал он, — и рассказывай! Кстати, могу тебе сообщить, что наш научно-технический отдел разобрался в следах в номере Михайлова. Шестой был там до вашего приезда. Видимо, еще при жизни Михайлова. Теперь слушаю тебя.
— Повторять всё, что рассказывал Добронравов, нет необходимости. Почти ничего нового.
— Если так, конечно.
— Поведение Михайлова в его отряде ничем не отличалось от поведения у Нестерова. Та же «безумная» смелость, те же поиски смерти в бою. Но некоторые факты заслуживают внимания. Первый и самый главный: Михайлов не сам пришел в отряд. Тут Нестеров и Лозовой ошибаются. Он был освобожден партизанами Добронравова при налете на поезд, в котором везли в Германию советских людей, угоняемых в рабство…
— Вот, — перебил Афонина полковник, — первая трещина в твоей версии.
— Это была не версия, — поморщился Афонии, — а только одно из возможных предположений. Гестапо не могло знать, что именно на этот поезд будет совершено нападение.
— То-то и есть, что никак не могло.
— Кроме того, Михайлов был ранен в голову и перевязан не врачом, а одним из тех, кто был с ним в вагоне.
— Еще того лучше!
— Второй факт — рассказ Михайлова о себе. Он скрыл, что дважды был в плену, и сообщил только о том, что воевал в отряде Нестерова. Всё остальное несущественно.
— Хватит и этого. А почему он промолчал о первом плене, как ты думаешь?
— Очень просто. Считал ненужным осложнять свое положение.
— Об обстоятельствах, при которых попал в поезд, он рассказывал?
— Нет. Сказал только, что его схватили полицаи, когда он один шел в разведку, и, приняв за мирного жителя, сунули в поезд. То, что он вообще не говорил о плене, ни о первом, ни о втором, мне понятно, учитывая психическое состояние Михайлова.
— Но ведь он мог ожидать, что Добронравов встретится с Нестеровым. Их отряды воевали недалеко друг от друга.
— Я думал об этом. Считаю, что он стремился к одному — получить оружие и драться с фашистами.
— Я вижу, Олег Григорьевич, что твое мнение о Михайлове резко изменилось.
— Факты — упрямая вещь, — пожал плечами Афонин.
— А как фотография?
— Добронравов сразу узнал Михайлова.
— А если всё же ошибка?
— От этой версии, пожалуй, следует решительно отказаться.
— Уверен?
— Судите сами. Добронравов произвел на меня впечатление человека, заслуживающего полного доверия. Я откровенно поделился с ним нашими сомнениями. Он хорошо всё понял и дал ценный совет. Дело в том, что у Михайлова была примета. Ни Лозовой, ни Нестеров ее не заметили, а Добронравов заметил и запомнил.
— Какая примета?
— Разный цвет глаз. Правый глаз Михайлова был немного, чуть-чуть, темнее левого.
— И ты… — полковник в возбуждении весь подался вперед.
— Заехал в клинику. Врач, производивший осмотр я вскрытие тела, всё подтвердил. Правый глаз темнее левого. На голове ясный след раны, нанесенной каким-то тупым орудием, возможно прикладом винтовки. По словам врача, такой удар только случайно мог оказаться не смертельным.
Круглов откинулся на спинку кресла.
— Такую примету не подделаешь, — сказал он.
— Да… Приходится отказаться, — ровным голосом продолжал Афонин, — от мысли, что вместо Михайлова застрелился, или был застрелен, другой человек. Застрелился именно тот Михайлов, который
