— Что вы имеете в виду?
— Надо быть очень уверенным в силе гипнотизера, чтобы спокойно стоять безоружным перед лицом вооруженною автоматом партизана. Ведь он мог пустить очередь и них самих.
— Видимо, они были вполне убеждены, — сказал профессор, но Афонин заметил, что тень сомнения пробежала по его лицу и фраза прозвучала совсем не уверенно…
На следующее утро капитан Афонин присутствовал на допросе человека, которого профессор Снегирев называл Эдуардом Фаулером, но который был известен до сих пор под именами Фехтенберга и Стимсона.
…Накануне вечером Круглов вызвал Афонина к себе и сообщил ему, что следственные органы Советского Союза не располагают никакими сведениями, компрометирующими Фехтенберга, кроме всё того же «дела Михайлова — Миронова».
— Если он сумеет доказать, что спас пятнадцать приговоренных к расстрелу, а это и для нас несомненно, то его не в чем будет обвинить. Он канадец, и если служил немцам, то это относится к ведению канадских властей.
— Вы хотите сказать, что мы задержали его незаконно? — спросил Афонин.
— О нет! Он задержан не как Фехтенберг, а как Стимсон, человек, вошедший в номер гостиницы, занимаемый Михайловым, передавший ему пистолет «вальтер» и заставивший его покончить самоубийством с помощью внушении.
— Это еще надо доказать.
— Вот именно. И в этом нам должен помочь профессор Снегирев.
— Внушением говорить правду?
— Такие методы допроса запрещены законом. Ты сам знаешь. Кстати, профессор убежден, что Фаулер скажет правду.
— Он говорил это?
— Да. И я почему-то верю.
— Видимо, потому, — сказал Афонин, — что Фаулер не попытался заставить себя отпустить на границе.
— Отчасти поэтому. Он уверен, что ему ничто не грозит.
— Вы сказали «отчасти». Какие еще основания думать, что Фаулер скажет нам правду?
— Только характеристика, данная ему Снегиревым. Фаулер — ученый, глубоко преданный науке, хотя и во многом заблуждающийся. Таким людям лгать не свойственно…
Капитан Афонин представлял себе Фехтенберга — Стимсона — Фаулера совсем по таким, каким он оказался на самом деле. Ему казалось — почему, он и сам не знал, — что человек, обладающий такой силой, должен быть и физически могучим. И когда в сопровождении майора Дементьева в кабинет Круглова вошел задержанный, Афонин был разочарован.
Фаулер был низеньким толстым человеком лет сорока. Лысая голова его, окруженная венчиком рано поседевших волос, походила на тыкву. Круглая, лоснящаяся. Глаза с синеватым оттенком не имели в себе ничего «гипнотического». Он выглядел добродушным.
— Садитесь! — сказал Круглов.
Кроме него в кабинете находились профессор Снегирев и три бывших партизана, имевшие близкое отношение к истории Миронова — Михайлова, — Иванов, Нестеров и Лозовой.
И, конечно, Дементьев и Афонин.
Фаулер спокойно сел.
— Я к вашим услугам, — сказал он на довольно чистом русском языке.
— Будем вести беседу по-русски или по-английски? — спросил полковник.
Афонин обратил внимание, что его начальник не сказал «допрос».
— Мне всё равно, — ответил Фаулер. — Я говорю по-русски.
— В таком случае приступим. Итак, господин Фаулер…
— Моя фамилия Стимсон.
— Насколько я знаю, это псевдоним. В действительности вы Эдуард Фаулер.
— А кто вам это сказал?
— Я! — ответил Снегирев.
— Можно узнать, кто вы такой?
Снегирев назвал себя.
— Слышал! — сказал Фаулер. — Допустим, что вы правы. Что из этого?
— Просто мы хотим установить истину, — сказал Круглов. — Прошу вас рассказать, при каких обстоятельствах вы оказались у фашистов под фамилией Фехтенберг, где и когда увидели партизана Миронова и для чего заставили его расстрелять советских людей?
— Отвечаю по порядку заданных вопросов. Как и зачем я оказался в немецкой армии под фамилией Фехтенберг и что я там делал, вернее, для чего был туда направлен, вам могут сообщить руководители разведки канадской армии или английской. Если, разумеется, сочтут нужным это сделать. Я не имею права говорить об этом.
— Вы намекаете на особое задание?
— Я отвечаю на ваши вопросы, — сухо сказал Фаулер. — Могу прибавить и доказать, что пробыл в немецкой армии очень недолго. Причиной явился как раз Миронов. Случившееся с ним так на меня повлияло, что я сразу вернулся в Берлин. Но после того, как помог Миронову бежать к партизанам и убедился, что он находится в безопасности.
— Вы и сами у них были, — как бы между прочим заметил Круглов.
— Только потому, что так сложились обстоятельства. Рассказывать о них долго, да вам это и неинтересно. Я быстро покинул партизан. И на следующий день уехал из армии.
— Почему именно в Берлин?
— Странный вопрос! Потому что у меня были дела в Германии, и я считался на их службе.
— Пожалуйста, продолжайте!
— Вы спрашиваете, как я познакомился с Мироновым? Отвечаю. Увидел его в гестапо на допросе. Был поражен силой воли этого человека и решил его спасти.
— Каким путем?
Фаулер бросил взгляд на Снегирева.
— Видимо, — сказал он, — вы уже сами всё знаете. Но всё равно. У меня был только один способ спасти Миронова от пыток и казни. А заодно и кое-что проверить…
— Возможности вашего усилителя, — вставил Снегирев.
— Вот как! Вы и это знаете. Ну что ж! Да! Хотел бы я посмотреть, как бы вы сами поступили на моем месте.
— Как бы поступил на вашем месте профессор Снегирев, ее имеет значения, — сказал Круглов. — Нас интересует, как поступили вы.
— Я полагаю, что это вам уже известно.
— Желательно уточнить.
— Пожалуйста! — как-то равнодушно сказал Фаулер. — Спрашивайте!
— Зачем вы внушили Миронову ненависть к расстреливаемым?
— Считал, что это необходимо. В конце концов иного выхода у меня не было, если я хотел его спасти. Он должен был доказать гестаповцам, что готов им служить. Психика человека сложна. Была опасность переиграть или, что еще хуже, недоиграть. Всё должно было выглядеть убедительно. Вы, разумеется, знаете, что расстрел был мнимым. Миронов стрелял из моего автомата, заряженного холостыми патронами. Всё обошлось даже лучше, чем я надеялся. Сцена была сыграна хорошо!
В голосе Фаулера прозвучала гордость. Видимо, ему и в голову не приходило, что его поступок можно расценить иначе, чем расценивал он сам.
— Кто кроме вас присутствовал при расстреле?
— Мои адъютанты. Офицеры армейского корпуса.
— Почему не было гестаповцев?
— Потому что мне так было удобное.
