— Вы в самом деле не коснулись его?
Стеттон решительно покачал головой:
— Нет.
Они расстегнули на Шаво одежду, чтобы самим убедиться в этом, когда он вдруг сделал резкое движение и воскликнул так, будто обнаружил что-то. Его тело извивалось, трепетало, то были непроизвольные движения человека, страдающего от сильной боли, он поводил глазами из стороны в сторону.
Потом Шаво поднял руку — ту самую, которую недавно случайно поранил своей шпагой, — и, внимательно осмотрев ее, пробормотал себе под нос: «А-ага!» — таким тоном, словно все понял.
И с огромным усилием безучастно произнес:
— Господа, я отравлен.
Возгласы ужаса сорвались с губ наблюдавших за ним, но жуткий взгляд Шаво заставил их замолчать. Потом он продолжал с большим усилием:
— Это укол шпаги, которой я поранился. Не хочу никого обидеть, но вы не поймете, я должен поговорить с месье Стеттоном наедине. У меня всего несколько минут. — Поскольку никто не трогался с места, он воскликнул с гневным нетерпением: — Я должен поговорить с месье Стеттоном… наедине! Оставьте меня!
Все отступили перед требовательностью и мучительной мольбой его взгляда, а Стеттон подошел ближе к недавнему противнику.
— Станьте на колени, — потребовал Шаво, — никто больше не должен этого слышать.
Когда Стеттон подчинился, тело француза скрючилось, потом развернулось на земле так, будто его пытали; ужасная гримаса боли перекосила его рот. Когда он заговорил снова, это был уже только шепот, и ему стоило громадного напряжения выталкивать слова из глотки, перехваченной болью.
— Послушайте, — прошептал он, и слова были похожи на шипение змеи. — Вы слышали… моя шпага была отравлена.
Он на мгновение замолк, его сотрясла сильная дрожь, и он крепко ухватил Стеттона за рукав, пытаясь сдержать ее.
— Это сделала мадемуазель Солини… проклинаю ее, она сущий дьявол!.. Берегитесь… берегитесь…
Стеттон почувствовал, как пальцы умирающего впились в его ладонь.
— Она хотела поцеловать мою шпагу… и я… идиот!., прихватил ее с собой, когда пришел к ней вчера вечером… сам… красный шелковый шнур… Я умираю… романтик… романтик…
Страшная дрожь пробежала по всему телу француза, и он затих, стиснув губы. Стеттон оглянулся, все подбежали к ним.
Врач встал на колени и приложил ухо к груди Шаво.
Прошла томительная минута, потом врач поднял глаза и с ужасом сказал:
— Он умер.
Они с трудом, один за другим, разогнули пальцы Шаво и высвободили руку Стеттона.
Глава 11
Высокий гость
Когда Ричард Стеттон обнаружил, что опять входит в свой номер отеля «Уолдерин», в его груди теснились самые разнообразные чувства.
Самыми сильными из них были облегчение от того, что он удачно отскочил от шпаги соперника, и ужас от того, как умер француз; но доминирующей все-таки была мысль об Алине и предсмертных словах Шаво.
Он крепко сомневался в них, хотя у него имелось некое, не очень, впрочем, убедительное подтверждение их правдивости: поднимая шпагу Шаво с того места, куда она откатилась, он увидал там, на эфесе, кусок красного шелкового витого шнура. Прежде чем вернуть шпагу месье Фраминару, он оторвал шнур и спрятал его в карман.
О смысле последних слов француза он никому не сказал.
Во-первых, он и сам не совсем был уверен в их справедливости. А во-вторых, коль скоро для него все кончилось благополучно, стоит ли вообще предавать огласке эту историю? Если Алина и виновата, она сумела так справиться с этим делом, что доказать ее вину невозможно. Да и сам рассказ Шаво выглядел настолько фантастически неправдоподобным, что его вполне можно было принять за бред агонизирующего и обремененного собственным преступлением человека.
Но что Алина?
Он поклялся отомстить ей… как он тогда выразился, «выставить ее из Маризи». Правда, стремление к мести почему-то притупилось в нем. Это его беспокоило и заставило снова громко поклясться отомстить.
Однако первым делом он должен ее увидеть. Зачем? Да хотя бы выяснить, насколько правдива история Шаво. Но главное — расстроить ее далеко идущие, связанные с Маризи планы раньше, чем сядет солнце.
Ричард Стеттон переоделся и съел горячий завтрак, но эта мысль не отпускала его. В десять часов он взял такси перед отелем и дал шоферу адрес мадемуазель Солини.
Возможно, все сомнения в виновности Алины у него отпали бы, если бы он увидел выражение ее лица, когда Чен доложил ей, что в библиотеке находится мистер Ричард Стеттон. Удивление и гнев плеснулись в ее глазах, когда она приказала Чену просить гостя подождать.
— Шаво предал меня, — пробормотала она себе под нос, — тем хуже для него.
Она колебалась, не зная, стоит ли ей встречаться со Стеттоном. Потом поднялась, подошла к письменному столу, выдвинула один из ящиков и пересчитала лежавшие там деньги… тридцать две тысячи франков, все, что осталось от ста тысяч франков Стеттона.
— Не много, — сказала она вслух с улыбкой. Потом задвинула и заперла ящик и, бегло взглянув на себя в зеркало, вышла для встречи с гостем.
Когда она вошла в библиотеку, где ждал Стеттон, тот поднялся и сдержанно поклонился. Надо сказать, перед ним стояла трудная задача, потому что никогда еще Алина не была так прекрасна. Голубое платье соблазнительно облегало ее формы, будто любовно ласкало ее теплое тело; золотые волосы, голубые глаза и белая кожа производили ошеломляющее впечатление белого снега, синего неба и золотого сияния солнечного света.
Молодой человек почувствовал, как заколотилось его сердце при взгляде на нее. Он с усилием взял себя в руки и холодно сказал:
— Вы, очевидно, удивлены тем, что видите меня, мадемуазель.
Алина подошла к креслу перед камином и жестом пригласила его сесть рядом.
— Признаюсь, немного удивлена, — ответила она. — После того, что произошло три дня тому назад, это естественно.
— Я говорю не о том, что произошло три дня назад.
— Нет? Тогда о чем?
— Обо мне… о том, что произошло сегодня утром.
— А-а. Вы имеете в виду…
— Мой поединок с месье Шаво.
— Но в таком случае почему я должна быть удивлена, увидев вас?
Стеттон смотрел ей прямо в глаза, когда отвечал вопросом на вопрос:
— Вы не знаете причины?
— Нет.
— Месье Шаво был превосходным фехтовальщиком.
Алина удивилась:
— Вы говорите «был»? Но значит… что…
— Месье Шаво умер, — холодно подтвердил Стеттон.
Короткая вспышка — угрызения совести, жалость, сожаление, ненависть? — появилась и исчезла в глазах Алины.
