— Дурак! — вскричала она, когда он закончил. — Вам вообще не следовало возвращаться в Маризи! Почему вы не остались в Париже и не написали мне оттуда? Почему вы не… Впрочем, хватит! — Ее голос был полон ярости и презрения. — Орел не ловит мух. Хотя следовало бы предполагать, что и муха неспособна поймать орла.
Стеттон не совсем понял это замечание, но и тона было достаточно. Он стал горячо уверять ее, что сделал лучшее из того, что было возможно; в конце концов, он не уехал в Америку и не оставил ее в опасности!
— Mon Dieu! Что за человек! — сказала Алина с еще большим презрением. — Вам лучше было бы уехать, чем привести его прямо ко мне.
— Я же говорил вам, я оторвался от него в Берлине! — закричал бедный Стеттон, ожидавший большей благодарности за свой героизм.
— Возможно, — с трудом сдерживаясь, сказала принцесса, — но вы вряд ли перехитрили Василия Петровича, мой дорогой Стеттон. Я не сомневаюсь, что он в Маризи… может быть, на улице… или в саду… сейчас.
Принцесса выглядела почти встревоженной, она вдруг подошла к окну, через которое на балкон из холла лился свет, и задернула портьеры, погрузив балкон в полную темноту. Потом вернулась к Стеттону и продолжила:
— Вы не знаете Василия Петровича. Он способен на все. Он — единственный на свете, кого я боюсь. Вы хотели сделать как лучше — я знаю, — но при этом ввергли нас в опасность. Я пошлю завтра утром к Дюшесне, и пусть он обыщет весь город. Ох, если я когда-нибудь попаду ему в руки…
Глаза Алины блеснули так ярко, что Стеттон увидел это даже в темноте. После паузы она резко спросила:
— И все же, почему вы вернулись? Почему вы не уехали в Америку и не сообщили мне об этой встрече письмом?
Стеттон заикнулся насчет того, что он вернулся, дабы обсудить, что делать.
— Что делать? — вскричала принцесса. — Конечно, мы будем делать то, что решили!
Стеттон встрепенулся, а она, придвинувшись к нему, положила руку ему на плечо:
— Неужели вы думаете, Стеттон, что я позволю этому Василию развести нас с вами?
— Но он ваш муж!
— Ба! — Алина щелкнула пальцами. — Это означает только, что от него во что бы то ни стало следует избавиться. — Она придвинулась к молодому человеку еще ближе и положила ему на плечо вторую руку. — Из-за этого совсем не обязательно менять наши планы. Поезжайте в Америку — прямо завтра, — а к тому времени, когда вы вернетесь, Василия Петровича уже не будет.
Стеттон подивился ее спокойному тону. Тысячи раз он пытался внушить себе, что навлекает опасность на свою голову, и тысячи раз забывал обо всем на свете, увидев обещание в ее глазах и ощутив сладость ее поцелуев.
Она обвила руками его шею; она шептала ему на ухо слова любви. Он, охваченный безумием, крепко сжимал ее в объятиях, чувствуя, как у его груди бьется ее сердце.
— Алина, — шептал он, — вы знаете, я люблю вас… я люблю вас… я люблю вас…
Принцесса вдруг вздрогнула и быстро повернула голову.
— Что это? — тревожно прошептала она, но рук с шеи молодого человека не сняла.
— Что? Я ничего не слышал.
— То дерево… та ветка над балюстрадой… она шевельнулась…
— Это ветер.
— Но ветра нет. Стеттон, давайте уйдем. Признаюсь, мне страшно.
— Ба! Вы фантазируете. Ничего нет. — Он снова крепко обнял ее и прижался губами к ее губам. — Ну же, Алина… я ведь завтра уеду… будьте ко мне добры сегодня вечером! Я так люблю вас! А что касается Василия Петровича, то вы правы, мы не позволим ему лишить нас…
Предложение осталось незаконченным.
Стеттон вдруг ощутил, как его горло железной хваткой стиснули чьи-то пальцы, и в тот же момент увидел, как другая рука из-за его плеча протянулась к Алине.
Она с криком ужаса откинулась назад, увидев прямо перед собой человека с черной бородой и темными колючими глазами, которые ярко блестели даже в темноте, окутавшей балкон.
К несчастью, она оказалась недостаточно проворна; пальцы свободной руки бородатого сомкнулись вокруг ее горла, длинные и белые, и погрузились в плоть.
Все это происходило в абсолютном безмолвии. Человек с бородой возвышался над ними как башня, удерживая их на почтительном расстоянии от себя и друг от друга. Против его огромной силы они были словно дети.
Они хватали его за рукава одежды и старались вырваться на свободу; они отрывали его пальцы, которые еще крепче сжимались на их глотках; все было бесполезно.
— Мария, — послышался голос Василия Петровича, беспощадный и ужасный, — Мария, дьявол во плоти!
Посмотри на меня… посмотри мне в глаза. Что вы видите в них, Мария Николаевна? Это гнев божий!
Их борьба ослабевала. Чернобородый громко рассмеялся:
— Бросьте… Это бесполезно… Это рука судьбы на твоем горле… и на твоем, лживый пес. Я ждал… Я ждал…
Медленно, неуклонно он прижимал их к полу всем своим весом и силой… на колени… еще ниже… и вот они лежат, опрокинутые на спины на мраморных плитах, а пальцы все сжимаются…
Василий Петрович стоял между ними на коленях; его руки двигались вверх и вниз; был слышен глухой, вызывающий тошноту стук.
Два, три, четыре; затем, не отрывая рук от их тел, он наклонился очень близко сначала к лицу Стеттона, потом к лицу принцессы. Он долго вглядывался. И увидел, что они мертвы.
Тогда Василий Петрович поднялся на ноги и стоял так, глядя вниз на тело женщины.
— Мария, — пробормотал он и несколько раз повторил: — Мария… Мария.
Потом резко повернулся, подошел к балюстраде, одним махом взлетел на сук дерева, нависавший над балконом, и исчез в густой листве.
Послышался легкий треск сгибающихся под его тяжестью ветвей, потом, мгновением позже, звук приземления.
Сук мягко покачивался над мраморной балюстрадой.
Это движение становилось все медленнее и медленнее, пока даже листья не перестали трепетать, и все смолкло.
На балконе воцарились ночь и тишина.
Где-то на юге Франции — не так уж важно, где именно, может быть, в Ницце — на белом песке пляжа под огромным разноцветным зонтом сидели молодой человек и девушка.
На них были купальные костюмы, но при этом сухие.
Возможно, на пляж их привлекало нечто более интересное, чем купанье в Средиземном море. Они долго молчали, пристально глядя друг другу в глаза, и при этом крепко держались за руки.
Внезапно девушка заговорила:
— А еще… я верю… моя печаль делает полнее мое счастье. — Она спокойно улыбнулась. — Так что вы не должны ревновать.
Молодой человек посмотрел на нее. Вернее, посмотрел бы, если бы не был этим занят и раньше.
— Я ревную ко всему и ко всем, если это хоть чуть-чуть отвлекает ваши мысли от меня, — решительно заявил он.
— Нет. Я серьезно, — ответила девушка. — Вы не должны мне предлагать забыть Алину, и если я хочу говорить о ней, то только с вами и ни с кем больше. Как я могу забыть? Это было так ужасно!
Девушка закрыла лицо руками.
— Виви! Виви, дорогая! — Молодой человек попытался отвести ее руки. — Вы не должны думать об этом… решительно не должны. Пожалуйста, дорогая.
