навеки определившихся в ненависти к Богу, первая породила зло, которое есть влечение воли к небытию, отрицание бытия, творения Божиего, и, в особенности, — неистовая ненависть к благодати, которой мятежная воля ожесточенно противится».[149]
Поскольку зло имеет свое начало в мире ангельском, Лосский останавливается на этом вопросе, заостряя внимание на термине «бесплотные духи».[150]
По В. Лосскому, ангелов нельзя определять вышеназванным термином, даже, если их так называют отцы и богослужебные тексты. Ангелы не являются существами «чисто духовными». Существует некая ангельская телесность, которая может даже становиться видимой. Хотя идея бестелесности ангелов в конце концов восторжествовала на Западе вместе с томизмом, средневековые францисканцы, в частности, Бонавентура, держались противоположного мнения; а в России 19–го века епископ Игнатий Брянчанинов отстаивал эту телесность ангелов против Феофана Затворника. «Но, как бы то ни было, — заключает В. Лосский, — ангелы не имеют биологических условий, подобных нашим, и, они не знают ни смерти, ни размножения. У них нет “ кожанных риз».[151] Мир ангельский, таким образом, имеет иную форму существования; иначе, мы можем говорить и о единстве этого мира. Каждый из них — отдельная природа, отдельный умопостигаемый мир. Их единство не органическое и его можно было бы назвать по аналогии — единством абстрактным; «это единство города, хора, войска, единство служения, единство хвалы, — одним словом, — единство гармоническое».[152] Поэтому, ангельская вселенная открывает перед злом иные возможности, чем наш мир. Например, зло, воспринятое Адамом, смогло осквернить всю человеческую природу; но злобная позиция одного ангела остается его личной позицией: здесь зло — в каком?то смысле — индивидуализируется.
Библейское повествование о грехопадении говорит нам, что зло имеет своим началом грех одного ангела. И эта позиция Люцифера обнажает перед нами корень всякого греха — гордость, которая есть бунт против Бога.
В православной аскетике имеются специальные термины для обозначения различных воздействий, оказываемых духами зла на душу человеа: «помыслы», «прилог», «сочетание». По святоотеческим творениям, грех начинается лишь при «сочетании», при «прилепле- нии» ума к привходящей мысли или образу, — этот интерес указывает на начало согласия с вражеской волей, ибо зло всегда предполагает свободу, иначе оно было бы лишь насилием, овладевающим человеком извне. [153]
Итак, человек согрешил свободно. В чем же, именно, состоял первородный грех?
Святые отцы различают несколько моментов в этом самоопределении свободной воли, разобщившей человека с Богом. Момент нравственный, а, значит, — и личный, заключался, по мнению отцов, в непослушании, в нарушении Божественного порядка.[154] И, как следствие грехопадения — лишение благодати. Человек лишил себя дара общаться с Богом, закрыл путь благодати, которая через него должна была изливаться на всю тварь. «Есличеловеческая природа распадается вследствие греха, если грех вводит смерть в тварный мир, — это не только потому, что человеческая свобода породила некое новое состояние, новый экзистенциальный модус во зле, но, также, и потому, что Бог положил предел греху, позволив, чтобы он приводил к смѕр- ти,' ибо плата греха — смерть» /Stipendia enim peccati, mors.. /[155]
Адам не выполнил своего призвания. Он не сумел достичь единения с Богом и обожения тварного мира, поработившись внешней силе. Начиная с грехопадения и до дня Пятидесятницы, Божественная энергия, нетварная и обожающая благодать становятся чуждой человеческой природе и действуют только извне на нее, производя твар- ные следствия в душе. Орудиями благодати становятся ветхозаветные пророки и праведники. Благодать через них действует, но не усваивается людьми, как их личная сила. Обожение, единение с Богом по благодати становится невозможным.[156] Но, Бог — и в этом вся тайна «кожаных риз», — вносит, во избежание полного распада под действием зла, некий порядок в самую гущу беспорядка. Его благая воля устрояет и охраняет вселенную. Его наказание воспитывает: для человека лучше смерть, то есть отлучение от древа жизни, чем закрепление в вечности его чудовищного положения. Сама смертность его пробудит в нем раскаяние, то есть, возможность новой любви. «Но, — говорит В. Лосский, — сохраняемая таким образом вселенная, все же не является истинным миром земля проклята за человека и сама красота космоса становится двусмысленной. Истинная вселенная, истинная природа утверждается только благодатью. Вот почему грех открывает драму искупления».[157]
Однако, Божественный план виной человека не уничтожен: призвание первого Адама было выполнено Христом, вторым Адамом. «Бог станет человеком для того, чтобы человек мог стать Богом», по словам святых Иринея Лионского и Афанасия Великого.[158] «Это дело, совершенное воплотившимся Словом, явится перед падшим человечеством в своем наиболее непосредственном аспекте делом спасения, делом искупления порабощенного мира от греха и смерти. Увлеченные образом felix culpa /счастливой вины/, мы часто забываем что, разрушая господство греха, Спаситель открывает нам новый путь к обожению, к конечной цели человека».[159]
Как видно из вышеизложенного, Владимир Лосский понимает проблему первородного греха очень близко к понятию об этом же предмете современных католических богословов. [160] Может быть, исключением является игнорирование понятия gratia supererogatoria, которое, по некоторым причинам, чуждо учению Восточной Церкви.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АНТИНОМИИ В ОНТОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ, ИЛИ ПРЕДЕЛ ПОЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕКОМ ДУХОВНЫХ СТРУКТУР.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТРИНИТАРНОЕ БОГОСЛОВИЕ.
§1. ПРОЛОГ ЕВАНГЕЛИЯ ОТ ИОАННА.
Основным источником нашего знания о Святой Троице является Пролог Евангелия от Иоанна и его 1–ое Послание, отчего автор этих дивных текстов и получил в православной традиции наименование «Богослов».[161] С первого же стиха Пролога Отец именуется Богом, Христос — Словом, и Слово — Богом не во временной категории, а в онтологическом характере. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» /Ин.1,1/, — зерно, из которого произросло все тринитарное богословие[162]. Этот основополагающий текст сразу же обязывает нашу мысль утверждать в Боге одновременно тождество и различие. Имея в виду вышеприведенный священный текст, В. Лосский пишет: «Соблазнительно, конечно, взорвать эту антиномию,“ рационализируя» тот или другой ее термин. Так, с большей или меньшей отчетливостью выявились две важнейшие еретические тенденции: унитаризм и тритеизм». [163]
Поскольку разбор еретических учений не входит в задачу настоящего сочинения, целесообразно сделать попытку в изложении наиболее интересных положительных определений в интересующей нас теме.
«Вера, — говорит Владимир Лосский, — ревностно хранимая Церковью, единым движением, единым порывом объемлет в Боге единство и различие. Но, не одно только чувство, но, и наш ум также должен быть религиозным, мысль также должна раскрываться навстречу истине, вернее — ни то, ни другое в отдельности, но все наше существо в едином горении и трезвении. Торжество христианской мьвзли — в
