светит фонарем и корявым пальцем ищет в списке фамилию. И люди, лежащие на койках, бьются в судорожном припадке, охватившем мозг и сердце. „Не меня ли?“ Затем фамилия названа. У остальных отливает медленно, медленно от сердца, оно стучит ровнее: „Не меня, не сейчас!“
Названный торопливо одевается, не слушаются одеревеневшие пальцы. А конвойный торопит.
— „Скорее поворачивайся, некогда теперь“… Сколько провели таких за 3 часа. Трудно сказать. Знаю, что много прошло этих полумертвых с потухшими глазами. „Суд“ продолжался недолго… Да и какой это был суд: председатель трибунала или секретарь — хлыщеватый фенчмен — заглядывали в список, бросали: „уведите“. И человека уводили в другую дверь».
В «Материалах» Деникинской комиссии мы находим яркие, полные ужаса сцены этой систематической разгрузки тюрем. «В первом часу ночи на 9-го июня заключенные лагеря на Чайковской проснулись от выстрелов. Никто не спал, прислушиваясь к ним, к топоту караульных по коридорам, к щелканью замков и к тяжелой тянущейся поступи выводимых из камер смертников».
«Из камеры в камеру переходил Саенко со своими сподвижниками и по списку вызывал обреченных; уже в дальние камеры доносился крик коменданта: „выходи, собирай вещи“. Без возражений, без понуждения, машинально вставали и один за другим плелись измученным телом и душой смертники к выходу из камер к ступеням смерти». На месте казни «у края вырытой могилы, люди в одном белье или совсем нагие были поставлены на колени; по очереди к казнимым подходили Саенко, Эдуард, Бондаренко, методично производили в затылок выстрел, черепа дробились на куски, кровь и мозг разметывались вокруг, а тело падало бесшумно на еще теплые тела убиенных. Казни длились более трех часов…» Казнили более 50 человек. Утром весть о расстреле облетела город, и родные и близкие собрались на Чайковскую; «внезапно открылись двери комендатуры и оттуда по мостику направились два плохо одетых мужчины, за ними следом шли с револьверами Саенко и Остапенко. Едва передние перешли на другую сторону рва, как раздались два выстрела и неизвестные рухнули в вырытую у стены тюрьмы яму». Толпу Саенко велел разогнать прикладами, а сам при этом кричал: «не бойтесь, не бойтесь, Саенко доведет красный террор до конца, всех расстреляет». И тот же эвакуированный «счастливец» в своем описании переезда из Харькова к Москве опять подтверждает все данные, собранные комиссией о Саенко, который заведовал перевозкой и но дороге многих из них расстрелял. (Этот свидетель — небезызвестный левый с.-р. Карелин). «Легенды, ходившие про него в Харькове, не расходились с действительностью. При нас в Харьковской тюрьме он застрелил больного на носилках». «При нашем товарище, рассказывавшем потом этот случай, Саенко в камере заколол кинжалом одного заключенного. Когда из порученной его попечению партии заключенных бежал один, Саенко при всех застрелил первого попавшего — в качестве искупительной жертвы». «Человек с мутным взглядом воспаленных глаз, он, очевидно, все время был под действием кокаина и морфия. В этом состоянии он еще ярче проявлял черты садизма».[258]
Нечто еще более кошмарное рассказывает о Киеве Нилостонский в своей книге «Кровавое похмелье большевизма», составленной, как мы говорили уже, главным образом, на основании данных комиссии Рерберга, которая производила свои расследования немедленно после занятия Киева Добровольческой армией в августе 1919 г.
«В большинстве чрезвычаек большевикам удалось убить заключенных накануне вечером (перед своим уходом). Во время этой человеческой кровавой бани, в ночь на 28 августа 1919 г. на одной бойне губернской чрезвычайки, на Садовой № 5 убито 127 человек. Вследствие большой спешки около 100 чел. были просто пристрелены в саду губернской чрезвычайки, около 70-ти, — в уездной чрезвычайке на Елисаветинской, приблизительно столько же — в „китайской“ чрезвычайке; 51 железнодорожник в железнодорожной чрезвычайке и еще некоторое количество в других многочисленных чрезвычайках Киева…»
Сделано это было, во первых, из мести за победоносное наступление Добровольческой армии, во вторых, из нежелания везти арестованных с собой.
В некоторых других чрезвычайках, откуда большевики слишком поспешно бежали, мы нашли живых заключенных, но в каком состоянии! Это были настоящие мертвецы, еле двигавшиеся и смотревшие на вас неподвижным, непонимающим взором (9).
Далее Нилостонский описывает внешний вид одной из Киевских человеческих «боен» (автор утверждает, что они официально даже назывались «бойнями») в момент ознакомления с ней комиссии.
«… Весь цементный пол большого гаража (дело идет о „бойне“ губернской Ч.К.) был залит уже не бежавшей вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Все стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в 10 метров длины. Этот желоб был на всем протяжении до верху наполнен кровью… Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни… Тут нам особенно бросилось в глаза, что у всех трупов размозжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы. Вероятно они были убиты посредством размозжения головы каким- нибудь блоком. Некоторые были совсем без головы, но головы не отрубались, а… отрывались… Опознать можно было только немногих по особым приметам, как-то: золотым зубам, которые „большевики“ в данном случае не успели вырвать. Все трупы были совсем голы.
В обычное время трупы скоро после бойни вывозились на фурах и грузовиках за город и там зарывались. Около упомянутой могилы мы натолкнулись в углу сада на другую более старую могилу, в которой было приблизительно 80 трупов. Здесь мы обнаружили на телах разнообразнейшие повреждения и изуродования, какие трудно себе представить. Тут лежали трупы с распоротыми животами, у других не было членов, некоторые были вообще совершенно изрублены. У некоторых были выколоты глаза и в то же время их головы, лица, шеи и туловища были покрыты колотыми ранами. Далее мы нашли труп с вбитым в грудь клином. У нескольких не было языков. В одном углу могилы мы нашли некоторое количество только рук и ног. В стороне от могилы у забора сада мы нашли несколько трупов, на которых не было следов насильственной смерти. Когда через несколько дней их вскрыли врачи, то оказалось, что их рты, дыхательные и глотательные пути были заполнены землей. Следовательно, несчастные были погребены заживо и, стараясь дышать, глотали землю. В этой могиле лежали люди разных возрастов и полов. Тут были старики, мужчины, женщины и дети. Одна женщина была связана веревкой со своей дочкой, девочкой лет восьми. У обеих были огнестрельные раны» (21–22).
«Тут же во дворе, — продолжает исследователь, — среди могил зарытых нашли мы крест, на котором за неделю приблизительно до занятия Киева распяли поручика Сорокина, которого большевики считали добровольческим шпионом»… «В губернской Чека мы нашли кресло (то же и в Харькове) вроде зубоврачебного, на котором остались еше ремни, которыми к нему привязывалась жертва. Весь цементный пол комнаты был залит кровью, а к окровавленному креслу прилипли остатки человеческой кожи с волосами…»
В уездной Чека было то же самое, такой же покрытый кровью с костями и мозгом пол и пр. «В этом помещении особенно бросалась в глаза колода, на которую клалась голова жертвы и разбивалась ломом, непосредственно рядом с колодой была яма, вроде люка, наполненная до верху человеческим мозгом, куда при размозжении черепа мозг тут же падал…»
Вот пытка в так называемой «китайской» Чека в Киеве:
«Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины»… «Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведенное жаром в отчаяние животное начинало въедатся в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва умирала» (25). Данные комиссии утверждают, что применялась и такого рода пытка: «пытаемых зарывали в землю до головы и оставляли так до тех пор, пока несчастные выдерживали. Если пытаемый терял сознание, его вырывали, клали на землю, пока он приходил в себя и снова так же зарывали»… «Перед уходом из Киева большевики зарыли так многих несчастных и при спешке оставили их зарытыми — их откопали добровольцы…» (23–24).
Автор цитируемой книги, на основании данных той же комиссии, утверждал, что Киев не представлял какого либо исключения. Явления эти наблюдались повсеместно. Каждая Че-ка как бы имела
