только такие ужасы царят в стране. Но и обыденная тюремная жизнь в Советской России, и особенно в тюрьмах, находящихся в непосредственном ведении Чрезвычайных Комиссий, подчас какой-то сплошной кошмар: «так не делали с нами на каторге в дни царского режима» — писала в 1919 г. левая с.-р. Спиридонова, та самая, которая подняла знамя поддержки большевиков в дни октябрьского переворота в 1917 г. Нетрудно, конечно, себе представить, как должна идти жизнь, каково должно быть содержание заключенных в саратовских и царицынских «бараках», превращенных за переполнением мест заключения во временные тюрьмы.
В этих тюрьмах, в этих концентрационных лагерях их созидатели словно нарочно измышляли меры издевательства над людьми. Никогда прежняя тюрьма не знала столь изощренных издевательств, которые имеют место в настоящее время — пишут составители меморандума о советских тюрьмах в 1921 г.[330] Кара, Зарентуй, Сахалин бледнеют при свете современности. Все действительно меркнет перед фактами, когда заключенных гоняют на принудительные работы по закапыванию трупов расстрелянных;[331] когда женщин заставляют отмывать кровь в камерах после расстрелов, мыть стены с остатками человеческих мозгов — быть может, их родственников: это уже своего рода пытки. Но издевательства ежечасные — например, заставляют чистить отхожие места голыми руками; об этом свидетельствуют все решительно показания, данные в Деникинской Комиссии. Для черных работ в Одессе специально требовали «буржуек с французского бульвара»; когда тошнило и рвало при уборке нечистот столь примитивными, специально избираемыми способами, тогда «били прикладами». Чистка клоак голыми руками являлась обычным приемом и в других местах: не избег этой участи и ген. Рузский. Политических помешают в заразные бараки (были и такие случаи); в Феодосии «буржуев», выводимых для подметания улиц, наряжают в реквизированные цилиндры, в Пятигорске кричат на заключенных: «пошли в свои конуры, барбосы» и т. д.
Издевательства, действительно, как бы специально изобретаются. Ночные допросы, ночные обыски. Возьмут ночью и неожиданно переведут всю камеру в подвал. Продержат два дня и ведут назад. Это рассказывается про одесское тюремное бытие… Эти ночные обыски, эти ночные переводы из камеры в камеру и т. д. мы испытывали и на себе в Москве. Все это было бы бессмысленно, если бы это не было особой формой издевательства над заключенными, особой формой воздействия на психику.
«Концентрационные лагеря» — говорили однажды заключенные с.-р. в заявлении В.Ц.И.К. — «места дикой расправы, очаги небывалых эпидемий, массового вымирания». И снова здесь нет преувеличения со стороны потерпевших. Мы приводили выше статистику смерти в Холмогорском лагере. В Архангельском лагере в 1922 г. из 5000 заключенных в нем кронштадтцев осталось всего 1500.[332] Таким образом и без расстрелов из тысячи остаются сотни.
На бывших тюрьмах часто можно прочитать теперь надпись: «Советский дом лишения свободы», в действительности это нечто гораздо худшее, чем прежний «каторжный централ», хотя бы по внешним условиям быта. Когда в такой тюрьме висели правила, запрещавшие не только чтение, но и прогулки
Таковы официальные правила так называемой внутренней тюрьмы Особого Отдела В.Ч.К. в Москве, где придуманы еще особые железные щиты (помимо решетки), которые с внешней стороны закрывают окна — отсюда всегдашняя полутемнота в камерах. Одиночки на Гороховой улице в Петрограде, где помещается тюрьма местной Ч.К., представляют собой как бы «деревянные гробы» (камера 3 арш. длины и 1½ — ширины, без окон, таким образом без дневного света). Там, где при самодержавии было 3 одиночки, теперь сделано 13 с нагрузкой до 24 человек.[333] Режим здесь такой же, как в «Особом Отделе В.Ч.К.» в Москве. В Киеве в карцер превращен старый стенной шкаф, где одна из сестер милосердия однажды нашла запертыми трех арестованных: старика, его дочь и мужа ее, офицера. А сырые, темные подвалы? С.-р. Самодурову в Баку в 1922 г. держали около месяца «буквально в склепе, в глубоком подвале, без окон, в абсолютной темноте день и ночь». В таких же «зловонных подвалах, без окон, без света» в период следствия сидели и другие обвиняемые (и рабочие и интеллигенты) по бакинскому с.-р. процессу. 16-летний гимназист «на сутки поставлен был в подвал с мазутом на битое стекло и гвозди».[334]
В старых тюрьмах арестованных хотя бы кормили. А здесь? В 1918 г. в московских местах заключения давали одну восьмушку хлеба и баланду с миниатюрными дозами полугнилой картошки и капусты.[335] При этом повсеместно практикуется способ «наказания» и способ добиться нужных показаний — запрещение в течение месяцев передачи каких-либо съестных продуктов от родственников.[336] Следствием этого была колоссальная смертность от прямого истощения — до 75 % в тюремной больнице. Начальник Таганской тюрьмы официально доносил, и большевики печатали,[337] что 40 % смертей от голода. Печатали в те дни, когда нашлось несколько «сентиментальных» большевиков, пришедших в смятение от того, что им пришлось узнать и увидеть. «Кладбище живых» — так была озаглавлена статья Дьяконова, напечатанная в «Известиях».[338] Автор писал о камерах подследственного Отделения в Таганской тюрьме:
«Несколько камер переполнены больными с температурой до 38 — 40°, Здесь все вместе: сыпной тиф и „испанка“. Эти полумертвые существа лежат по неделе и больше; в больницу не отправляют. Температура в камере 5–7 градусов, доходит и до 3-х. Некоторые больные покрыты тонким одеялом, а у некоторых и того нет; прикрываются шинелями. Простынь нет, наволок тоже; на грязных досках лежит что-то в роде матрасика без соломы. На теле до 2-х месяцев не сменено белье. Лица изможденные, тела словно тени. Выражение глаз — людей, ждущих смерти. Хотя бы один санитар на всех больных количеством до 100 человек — никого.
Сопровождающий врач, который провел в этой тюрьме до 20 лет, служивший при всяких режимах, говорит, что случаи голодной смерти в последнее время часты. Тиф и „испанка“ каждый день получают дань в несколько человек.
Во всех остальных корпусах и одиночках та же грязь, те же изнуренные лица; из-за железных клеток голодные, молящие глаза и протягивающиеся исхудавшие руки. Страдальческий стон почти тысячи людей об амнистии и о том, что они сидят без допроса 2–3 месяца, без суда свыше года, превращает виденное в жуткую картину какого-то кошмарного видения.
Но довольно фактов.
Пусть способные хоть немного понять человеческие страдания дополнят это видение муками, которые переживает гражданин, попавший в этот дом ужаса.
Да, живая душа, пробывшая там месяц за железными решетками и глухими стенами, искупила самое гнусное преступление.
А сколько сидит в заключении невинных!
Разве можно придумать более совершенную пытку, нежели бросить человека в клетку, лишить его тепла, воздуха, свободы двигаться, отдыха, изредка кормить его и дать его живым на медленное съедение паразитам, от которых может спасти сама только смерть…
Контролеры, судьи, комиссары, коммунисты, просто чиновники и все, все. Вы слышите?
Спешите скорей, не ждите кровавых трагедий, разройте могилы с заживо погребенными. Если ничего не можете сделать срочно, пользуйтесь амнистией.
Нам не столь опасны те сотни преступников, выпущенные на свободу, сколь опасно существование подобной тюрьмы. Коммунизм и революция в помощи таких „мертвых домов“ не нуждается. Найдем иные средства защитить ее».
В другой статье тот же автор писал: «Письма из других мест заключения Москвы и провинции рисуют ту же жуткую картину „мертвых домов“».
«Безобразия этого мы больше не потерпим…» Хорошо сказано в то время, когда людей, заключенных в казематах Ч.К., просто содержат, как скот — иногда по несколько сот в помещении, рассчитанном на несколько десятков, среди миллиарда паразитов, без белья и пищи…
Один из самых видных и заслуженных русских публицистов, уже в преклонном возрасте арестованный в Крыму в 1921 г., был заключен в подвал, где мужчины сидели вместе с женщинами. Он пробыл здесь шесть дней. Теснота была такая, что нельзя было лечь. В один день привели столько новых
