расправа. И вновь центральный комитет грузинской с.-д. партии взывает к «совести мирового пролетариата» и просит его помощи: «После попрания свободы и независимости грузинской республики теперь физически истребляют лучшие силы грузинского рабочего класса. Единственное средство спасти жизнь грузинских борцов — это вмешательство европейского пролетариата. Допустит ли пролетариат Европы, чтобы тысячи его товарищей по классу, жертвовавших своей жизнью делу свободы и социализма, были загублены жестокими завоевателями?» Того отклика, которого ждали и не могло быть, ибо кто, как не социал-демократы — и русские и грузинские, выступали перед демократией самыми горячими пропагандистами идеи невмешательства в период гражданской войны, формулы, оправдывающей то нравственное безучастие, с которым мир в большинстве случаев относился к известиям об ужасах террора. В сущности это недавно признала и редакция «Социалистического Вестника», писавшая в статье «Признание и террор»: «В героическую эпоху большевизма, в период гражданской войны западно- европейские социалисты даже умеренного толка были склонны снисходительно относиться к большевистскому террору».[397]
«Никакая всемирная революция, никакая помощь извне не могут устранить паралича большевистского метода» — писал Каутский в «Терроризме и коммунизме». «Задача европейского социализма по отношению к коммунизму — совершенно иная: заботиться о том, чтобы моральная катастрофа одного определенного метода социализма не стала катастрофой социализма вообще, чтобы была проведена резкая различительная грань между этим и марксистским методом и чтобы
Плохо понимает интересы социальной революции — добавляет Каутский — та радикальная социалистическая пресса, которая внушает мысль, что теперешняя форма советской власти — действительно осуществление социализма. Может быть, этот предрассудок уже изжит: «пусть никто не смешивает более большевистский режим с рабочими массами в России и ее великой Революцией»— гласило воззвание союза международных анархистов, напечатанное 24 июля 1922 г. в брюссельском «Peuple». Но все же еще осталось умолчание — в сущности форма той же категории. Массовое же сознание может быть воспитано лишь при определенном и безоговорочном осуждении зла.
Разве мы не чувствовали еще этой боязни осуждения со стороны известных групп социалистов хотя бы на последнем гамбургском съезде, боязни сказать всю правду, чтобы не сыграть тем самым на руку мировой реакции?
А половинчатая и искаженная правда, действительно, подчас хуже лжи. Чем по существу отличается позиция представителей английской рабочей партии, уклонившейся от голосования по русскому вопросу на гамбургском съезде, от откровенного заявления Фроссара на орлеанском конгрессе Генеральной конфедерации Труда: «если бы я знал что-нибудь плохое о советской России, то никогда бы не позволил себе огласить, чтобы не повредить русской революции»?
И только тогда, когда будет изжит этот исторический уже предрассудок, который до наших дней заставляет искать моральное оправдание террору даже в период французской революции, только тогда будет действен призыв: «Долой смертную казнь!» «На суд народа палачей-людоедов!»
К сожалению, он не изжит еще и в руководящих кругах. Не понят и не осознан массовой психологией.
Мы и в наши дни еще встречаемся с попытками в литературе ослабить впечатление от «режима ужаса» ссылкой на то, что на другом фронте творится — или, вернее, творилось — не лучшее.
«Но разве воровство может быть оправдано тем, что другие воруют?» — спрашивал Каутский.
Для того «исторического объективизма», который наш Герцен назвал «ложной правдой», нет и не может быть места в наше время. Он не может прежде всего создать пафоса, столь нужного современности.
Западно-европейский пролетариат — замечает Каутский в своем ответе Троцкому — с восторгом приветствовавший большевиков, «как Мессию», теперь «с возмущением отворачивается от этой ужасной головы Медузы». И надо не бояться сказать всю правду, как не боится ее говорить Каутский. Он писал 29 сентября 1922 г. в предисловии к русскому изданию «Пролетарская революция и ее программа»: с московскими палачами никакая партия, борющаяся за освобождение пролетариата, не может иметь ничего общего.
И только действительная непримиримость может положить конец красному террору.
«Зверь лизнул горячей человеческой крови…» Но мы люди! «Долой смертную казнь! На суд народа палачей-людоедов!»
P. S. «Наша партия никому не уступит чести борьбы против большевистского террора» — писал недавно в «Социалистическом Вестнике» Ф. Дан по поводу участия «демократов и социалистов» в процессе Конради. «В дни самого свирепого разгула его, она поднимала свой обличающий и протестующий голос и становилась на защиту жертв его, не спрашивая ни о классовом происхождении, ни о политической окраске этих жертв. Только покойный Ю. Мартов нашел в себе мужество открыто выступить в советской России с негодующим протестом против расправы с домом Романовых». Не уменьшая заслуг Мартова в этом отношении, все же необходимо внести здесь оговорку: не один Мартов находил
Сколь же двойственна была в то время борьба против террора в самой партии с.-д. меньшевиков, поскольку речь шла не о социалистах, видно хотя бы из статьи харьковского органа партии «Наш Голос». 28-го марта 1919 г. редакция посвящает передовую статью «красному террору». Устаревшими уже ссылками на прежние исторические работы Каутского и на слова Маркса перед кёльнским судом: «мы беспощадны и не требуем пощады для нас», «Наш Голос» доказывал, что история оправдала якобинский террор, «направленный против свергнутых классов общества». «Классическая эпоха террора великой французской революции — добавляла газета — и до сих пор вызывает моральное негодование буржуазных историков… Наша оценка тех или других террористических мероприятий никогда не исходила из маниловской сентиментальщины. Мы их оправдывали и осуждали только с точки зрения революционной целесообразности и вреда».
Эта позиция более характерна для известного рода социалистов, чем минутные увлечения страсти и негодования против насилия над человеческой жизнью. Общественно аморальна однако самая уже постановка вопроса о целесообразности террора. От этой двойственности и должны избавиться прежде всего те, которые хотят быть действительно демократией будущего. Для того, чтобы представлять демократию, мало еще ссылаться «на многомиллионные трудящиеся массы».
О С.П. Мельгунове и его книге
Традиционный метод разработки какой-либо темы в исторической науке — это скрупулезный поиск источников, их выявление, описание, критика. На образованной таким образом базе пишутся научные статьи, создаются монографии, строятся концепции. Потом те или иные версии событий обкатываются в научно-популярной литературе, переходят в вузовские и школьные учебники — и так осваиваются массовым созданием.
XX век, с его катастрофическими провалами в исторической памяти, дал нам другую модель перехода от незнания к знанию. Новейший пример тому — «Архипелаг ГУЛаг», книга, которая одним толчком перевела стрелку общественного мнения от равнодушного нуля к высшей степени сопричастности. Это вовсе не означает, что Солженицын выполнил за историков всю их работу и исчерпал тему. Наоборот, он открыл ее для общества вообще и для профессиональной работы историков в частности. Вот теперь надо поднимать архивные пласты, составлять описания и справочники, сличать тексты и т. п. Но помнить, что в начале была
Надо признать, «основопалагающие» книги редко отвечают строгим правилам академической науки.
