позвонить ребятам. Вулф остался сидеть за своим столом, представляя собой идеальную модель для Родена, задумавшего изваять карикатуру на своего «Мыслителя».
Он в некотором роде меня избаловал. Кое-какие из придуманных им зрелищных шарад теперь давали мне основание ожидать от него нечто грандиозное, поэтому, когда я в понедельник утром узнал нашу программу, меня постигло разочарование. Снова поиски клада, но теперь уже не в сейфе. Сейчас-то я признаю, что Вулф все ловко придумал, тогда же я был в полной уверенности, что имеется лишь маленькая мышка, порожденная огромной горой.
Я пошел на жертвы, выбравшись из постели намного раньше обыкновенного, чтобы к восьми, то есть к приходу ребят, закончить завтрак, однако выяснилось, что я зря старался: Вулф позвонил по внутреннему телефону и велел перенести нашу встречу на восемь сорок пять. В назначенное время мы поднялись двумя пролетами выше, разумеется, я шел впереди. Мы увидели, что дверь в его комнату распахнута настежь, и вошли туда. Он сидел за столом возле окна, завтрак уже убрали, он пил кофе и читал утренний выпуск «Таймс», покоившийся на подставке для чтения. Он приветствовал своих служащих, а у меня спросил, нет ли новостей. Я сказал «нет», доложил, что звонил Стеббинсу, и тот был готов откусить мне ухо, не сделав этого только потому, что на расстоянии откусить ухо невозможно.
Вулф сделал глоток кофе и поставил чашку.
– Тогда нам придется работать самим. Вы все четверо направитесь в квартиру миссис Моллой и обыщите там каждый дюйм. Возьмите щупы для мебельной обшивки и все остальные инструменты. Беда заключается в том, что мы не знаем, что искать.
– Тогда откуда нам знать, то мы обнаружили или не то?
– А вы и не будете это знать наверняка. Но нам известно следующее: Моллоя убили не без причин – он прятал в сейфе под чужой фамилией большую сумму денег, он замышлял отъезд из страны, самые тщательные расспросы его друзей и знакомых не дали ни малейшего намека на то, откуда деньги, как и когда он их получил. Далее, в его одежде, а также среди бумаг, не было обнаружено ничего, хотя бы косвенно говорящего о существовании этих денег. Что-то мне не верится, что не обнаружено даже намека на такое богатство. Я говорил Арчи еще в пятницу, что, если человек попадает в ситуацию, попахивающую кровью, должно сохраниться хотя бы что-то, указывающее на злодеяние. Какой-нибудь «сувенир». Я надеялся, мы отыщем его в сейфе. Оказалось, что там ничего нет. Нам нужно было продолжать действовать в том же направлении, но помешали другие дела, в частности убийство служанки.
Он снова сделал глоток кофе.
– Нам необходим этот «сувенир». Им может оказаться портфель, блокнот, один-единственный листок бумаги. Нет, я просто не представляю, что там может быть. Разумеется, Моллой мог оставить «сувенир» где угодно: у кого-то из приятелей либо сдать на хранение в каком-то отеле или в ином общественном месте. Но прежде нужно попытаться поискать его в квартире, поскольку вероятность найти его там не меньше, чем в другом месте, а это место для нас доступно. Вы должны спрашивать себя по поводу любого предмета, который попал в поле зрения или к которому вы прикасаетесь: «Может быть, оно?» Арчи, объясни все миссис Моллой, поинтересуйся, не желает ли она вас сопровождать, если нет, попроси у нее разрешение и ключ. Все, джентльмены! Не спрашиваю, есть ли у вас вопросы, поскольку у меня все равно нет на них ответов. Арчи, оставь на моем столе телефон квартиры – вдруг мне потребуется с тобой связаться.
Мы вышли. Я спустился одним лестничным пролетом ниже – я знал, что она у себя, поскольку Фриц только что отнес ей поднос с завтраком. К тому времени я был с ней в довольно близких отношениях (слово «близкий» в данном случае не предполагает чрезмерной близости), чтобы постучать условленным стуком: 2 -1-2. Что я и сделал. После чего мне было разрешено войти. Она была в халате, в домашнем платье, как хотите назовите это мягкое, длинное, свободное одеяние лимонного цвета. Она была без грима. Ненакрашенные губы, неподведенные глаза были даже красивей. Привычка подмечать мельчайшие детали является для детектива абсолютным условием. Мы сказали друг другу «доброе утро», я сообщил ей, что за ночь ничего существенного не произошло, но что разработана программа действий. Когда я пояснил ей, в чем она заключается, она сказала, ей не верится, что в квартире можно обнаружить что-то такое, о чем ей неизвестно, но тут я напомнил ей, что она даже не потрудилась заглянуть в картонные коробки, которые были доставлены из офиса, и спросил, избавилась ли она от одежды Моллоя и прочих его вещей. Она сказала, что не избавилась – ей попросту не хотелось ни к чему прикасаться, поэтому все на месте. Я заверил ее, что обыск будет самым доскональным, она ответила «не возражаю». Еще я спросил, не хочет ли она поехать туда вместе с нами, и она сказала «нет».
– Вы наверняка решите, что я не в своем уме – ведь совсем недавно я не хотела перебираться сюда. А теперь не хочу никогда снова входить в ту дверь. Кажется, моя беда была в том, что я не догадывалась оттуда съехать.
Я возразил, что ее беда была в том, что она считала Питера Хейза убийцей Моллоя, а сейчас уже не считает его убийцей, взял у нее ключи, спустился вниз, где меня уже ждали коллеги, положил на стол Вулфа записку с телефоном квартиры, предупредил Фрица, что мы уходим и – вперед. Сол и Фред собрали комплект инструментов из того, что нашлось в шкафу в кабинете, – мы держим там буквально все, начиная от ключей и кончая отмычками.
Если я опишу вам в деталях трюки, проделанные нами в тот день в квартире Моллоя между 9.35 утра и 3.10 дня, вы получите ряд полезных советов, касающихся поисков потерянных бриллиантов или редкостных почтовых марок, но если вы не теряли ни того, ни другого, вам будет попросту неинтересно. Когда мы закончили свою работу, мы очень много знали об обитателях квартиры, ну, например, что Моллой собирал использованные лезвия в картонную коробочку, которую хранил в своем туалетном столике, что кто-то однажды прожег маленькую дырочку в сидении стула, вероятно, сигаретой, а потом кто-то засунул в эту дырочку кусочек лимонной кожуры, одному Господу известно зачем; что у миссис Моллой три резиновых пояса, что она любит белье бледно-желтого цвета и белые ночные сорочки, пользуется чулками четырех оттенков телесного цвета, не хранит никаких писем, кроме писем сестры из Арканзаса, что у нее нет неоплаченных счетов, за исключением счета на 3 доллара 84 цента из прачечной, что у всей мебели прямые ножки; что если у вас из рук выскальзывает сахарница с гранулированным сахаром, который рассыпается по полу, это равносильно стихийному бедствию, и много чего еще. Мы с Солом внимательнейшим образом обследовали каждый клочок бумаги в трех картонных коробках, которыми занимался и Орри.
Было бы неверно сказать, что мы вообще ничего там не обнаружили. Мы обнаружили два пустых ящика. Это были самые верхние ящики с обеих сторон двухтумбового письменного стола, стоявшего возле стены в той комнате, которая, очевидно, была берлогой Моллоя. Ни один из шести ключей из тех, которыми снабдила меня Сельма, не подходил к их замкам – отличные уэтербисовские замки! – и Солу пришлось поработать над ними инструментами из нашего набора. Ящики оказались девственно пустыми и их заперли, очевидно, лишь в силу привычки.
В 3.10 я позвонил Вулфу и сообщил ему все эти дурные новости, в том числе касающиеся ящиков стола. Орри просил меня передать боссу, что еще никогда в жизни ему не приходилось производить столь обширный и долгий обыск, приведший к таким ничтожным результатам, о чем я благоразумно умолчал. Вулф велел передать Фреду и Орри, что на сегодня они свободны, а я вызывался к нему. Проверив, все ли в порядке после нашего набега, мы отбыли восвояси. На улице мы расстались, Фред с Орри направились в угловой бар утопить свои разочарования в стакане виски, мы с Солом и с набором инструментов стали ловить такси. Возвращались мы отнюдь не в бодром состоянии духа. Если лучший из всех гениев способен лишь на то, чтобы заставлять нас прочесывать городскую территорию плюс Джерси с Лонг Айлендом в поисках какого-то, возможно, не существующего в природе «сувенира» – перспективы у нас отнюдь не блестящие.
Однако оказалось, что у Вулфа на уме есть кое-что более определенное. Не успели мы с Солом переступить порог кабинета, как он выпалил, обращаясь ко мне:
– Насчет этой самой Делии Брандт, насчет предложения, сделанного ей Моллоем относительно поездки в Южную Америку – в среду ты сказал, будто она не приняла его, но тебе показалось, что ответ был лживым. Почему тебе так показалось?
Я застыл на месте.
– По тому, каким тоном она сказала, как посмотрела, как отвечала на мои вопросы, касающиеся нашего дела. И вообще по ней самой, ведь у меня тогда уже сложилось о ней определенное впечатление.
