Появилась Оленька и поставила передо мной белый подносик: на нем – сливки в графинчике, щипчики в сахарнице, изящная чашечка и конфеты в вазочке. Вещи изысканные, кокетливые, как и все в этом доме. Я терпеть не могу ничего красивого, вид безделушек разозлил меня. С трудом заставила себя сказать:
– Спасибо.
– Что новенького в офисе?
Я не знала, что ответить? Ведь то, что интересует меня, совершено не занимает Оленьку, и наоборот.
Я подняла взгляд – она сидела напротив меня, закинув нога на ногу. От ее красоты было не оторваться, и волна ненависти снова захлестнула меня.
– Как всегда, – пожала плечами я.
Что делать дальше? Как развлекать такое чудовище как я? Она не имела представления.
– Скучновато было без тебя, – сказала я. – Это не только мое мнение.
Вот такие фразочки ей нравятся! Щечки тут же зарделись, и она улыбнулась мне своими ямочками:
– Хочешь еще конфет?
Оленька сразу подобрела ко мне – как та лисичка из басни, что заслушалась вороньей лести. Принесла полную вазочку конфет. Секунду постояла перед вазочкой в нерешительности – взять не взять, и не взяла.
– Любишь сладкое? – спросила она меня, после того, как я без раздумий положила самую крупную конфету в рот.
– Угу.
– Везет, – вздохнула она. – Тебе не нужно следить за фигурой.
Ее глаза скользнули по мне презрительно и насмешливо. Ненависть так сдавила мне горло, что стало трудно дышать.
Как всегда она дерзка и самоуверенна, чувствует себя хозяйкой положения. Чего я тяну? Скорее покончить со всем, стереть с нее пыльцу.
– Приходится во всем себе отказывать, – пожаловалась она.
– Зачем?
– Слежу за фигурой, – пояснила она. – Так приятно быть красивой.
– Почему? Объясни, – наседала я.
– По многим причинам, даже не знаю как объяснить, – задумавшись, ответила она. – Трудно описать слепому радугу.
Оленька привыкла говорить обо мне все, что придет на ум. И сейчас она ляпнула, не подумавши. Но я этого ждала и желала. Кровь хлынула мне в голову, я вцепилась в подлокотники.
Милая, я лучше тебя знаю, что такое красота, так как и мечтать об этом не могу!
Вдруг послышался писк. Оленька схватила трубку.
– Хорошо, что ты мне позвонил, да, да, – своим нежным голоском ворковала она. – Не знаю, в такую жуткую погоду мне лучше дома…
Да, тоскливо, да, Денис, я тоже.
От одного имени у меня зашлось сердце. Оленька разговаривала с Денисом! Так спокойно! Лениво кокетничает, разве что не зевает.
– Денис звонил, – бесцветным голосом сообщила она. – У тебя есть парень?
– Нет.
Она что, смеется надо мной?
Оленька прошлась по мне взглядом, изящно выгнув бровку, словно удивляясь моему уродству. На мне сегодня фиолетовое платье, и этот цвет особенно грубо подчеркивал мой мерзкий цвет лица.
– Тебе бы хотелось иметь парня? – усмехаясь, спросила она.
Легко красавице унижать, надменно намекая об уродстве. Ты бросаешь мне вызов, милая? Твой выбор! Но ты забыла, что боль и унижение вызывают желание мстить.
На столике лежал баллончик с бронхолитиком. Мне сразу припомнился сон Оленьки. Был ли он вещим? Ведь от меня всего можно ожидать. Для чего-то я пришла сюда.
Придвинувшись, я незаметно положила его себе в карман. В тот момент Оленька разглядывала свои ноготки.
– Не думала об этом, – ответила я.
– Ты никогда не влюблялась? – Оленька потянулась и зевнула.
Полы халатика распахнулись, выставив на обозрение ее наглую, похотливую красоту. Я сидела и смотрела на нее – хрупкую, капризную, с тонкими запястьями и лодыжками, ненавидя больше смерти.
– Нет, – солгала я.
– И правильно. Я не знаю теперь, как от Дениса избавиться, – вздохнула Оленька. – С радостью бы, но как? Он мне прохода не дает. Тебе хорошо – таких проблем нет.
При мысли, что еще недавно они вместе лежали в постели, и, выгибаясь, она стонала от наслаждения под ним, у меня помутилось в голове. Неужели она и дальше будет жить, как ни в чем не бывало? Сводить с ума, разрушать чужие судьбы? В течении последних недель я только и делала, что проклинала Оленьку, решив, что не успокоюсь до тех пор, пока не прикончу гадюку.
– Тебе нравится Денис? Сознайся, – с хитрой улыбкой спросила Оленька.
С садистским удовольствием она смакует этот разговор и мою растерянность. Не думала, что однажды удастся кому-то выбить почву у меня из-под ног.
Я прошипела:
– Какой ты хочешь услышать ответ?
– Никакой, – испуганно прошептала Оленька. – Не нужно отвечать.
– Нет, ты врешь. Что ты хотела услышать, радость моя? – глядя ей в лицо, глухо спросила я. – Что молчишь?
– Извини, мне нужно в ванную, – тяжело дыша, прошептала Оленька. – Вода еще не остыла.
– Точно не остыла?
– Думаю, что нет, – она внимательно разглядывала стол.
– Прекрасно, – потирая руки, сказала я.
Я видела, что она начинает задыхаться и ищет свое лекарство:
– Потеряла что-то?
– Да. Ингалятор. Когда я нервничаю, то у меня начинаются спазмы.
– Нужно прыснуть, а то как бы чего не случилось, – на последних словах понизив голос, согласилась я.
Оленька, вздрогнув всем телом, прошептала:
– Он был здесь, а другой закончился…
– Этот был единственный? – спросила я, и в моем голосе явно прозвучали радостные нотки.
Она кивнула, не понимая моей радости.
– Не ищи, счастье мое, он у меня, – сообщила я. В ее глазах застыл безумный страх. Она поняла цель моего визита.
– Ты когда-нибудь задумывалась, красивенькая дрянь, хоть ты не из тех, кто напрягает мозги, если ты вообще их включаешь. Представь на секунду себя в моей шкуре. Жутко? Я же должна жить с этим. Мне и так тошно, а тут такие занозы, как вы – подкалывают, смеются.
Тебе не приходило в голову, что я тоже могу чувствовать, обижаться, страдать. Даже у такого урода есть чувства. Что подняла бровки? Удивила тебя? Ты-то принимала меня за пугало в огороде, не так ли? А оно взяло да заговорило.
– Неправда! Я не хотела никого обижать, – заикаясь, прошептала Оленька.
– Не хотела, но обидела, как всегда. Я старалась пропускать ваши выпады мимо ушей, но знаешь, как трудно сохранять спокойствие, когда удавить готова, – я придвинулась к ней. – От сплетен ваших выворачивало. Слушать вас, что наступать в кучу дерьма.
Меня как понесло. Я говорила, не останавливаясь, выплескивая все, что копилось годами. Если долго молчать, то слова и мысли зарываются глубоко внутрь, и высвободить их оттуда подчас невозможно. И я,
