беспокойства. С одной стороны, перед каждым рисовались перспективы нахождения каких-либо ценных артефактов, но в то же время, случись что - спрятаться, возможно, будет негде.
Ближе к вечеру, уже на подходе к Вилёвску, под ногой Камаза что-то громыхнуло железом. Раскидав ногами песок, которым был присыпан источник звука, троица обнаружила старый канализационный люк. И не пришлось бы им в него лезть, кабы не показавшиеся на небе красные тона, которые можно было бы посчитать закатными, лейся они не с севера, а с запада. Выбросов на ближайшее время не прогнозировалось, но все признаки были налицо, и перепуганные сталкеры, развернувшись, резво припустили назад, надеясь, что пространство под люком окажется достаточно глубоким, и его хватит на троих. На троих хватило во всех смыслах, кроме глубины. Сказать, что им было плохо, означало не сказать ничего. По окончании Выброса, обколотая всем, что было в их аптечках, ошалевшая троица вывалилась из люка на поверхность, где их и обнаружил уже возвращавшийся из Мёртвого города Дима. Дело близилось к ночи, а все подходящие для ночлега варианты казались недосягаемыми.
- Вы кретины и дебилы. Вы даже не понимаете, куда сунули свои свиные рыла. А, пошло оно всё. Вставайте, идиоты. Потом, если эту ночь переживём, детям своим рассказывать будете, что в Мёртвом городе папкам однажды ночевать пришлось. И молитесь, чтобы не пришла ОНА.
- Кто она? - раздалось со стороны столба.
- Снежная. Для вас - Белая, - голос Димы стал бесцветным.
Эту ночь, проведённую в одной из квартир какого-то трёхэтажного здания, вся троица запомнила надолго. Первым начал Гусь, потребовавший, чтобы Димон перестал прикидываться жмуром, поскольку ему, Гусю, дескать, от этого становится очень страшно и он уже готов навалить в штаны. Дима ответил ему очередной непристойностью, смысл которой заключался в том, что если он, Гусь, не может мимикрировать под обычное население этого места, то для начала нелишним было бы завалить хлебало и не шуметь. Гусь надулся, но всё же замолчал.
Несмотря на совершеннейшее отсутствие каких-либо звуков по другую сторону окна, ни один из них не рискнул подняться и выглянуть наружу, боясь увидеть что-то... что-то. Что конкретно, не знал никто, но в том, что это будет стоить им жизни, был уверен каждый. Стояла гнетущая тишина, не было даже шума ветра, которому в подобных местах полагалось гулять. Дима неподвижно сидел в углу, остальные, в полнейшем молчании, лежали у стен. Заснуть не получалось никому, да никто и не стремился. Казалось, что время в этом месте остановилось полностью, и утро не наступит никогда, потому что эта ночь будет вечной.
Под утро Дима, опять же пинками, разбудил выключившихся от нервного перенапряжения сталкеров и шёпотом поведал, что надлежит им всем валить отсюда по-тихому и как можно быстрее, потому что если она не пришла сегодня ночью, то наверняка придёт днём, и лучше бы в этом месте к тому времени не осталось даже их запаха. Дважды повторять не пришлось.
Дойти из этого места до Базы за один световой день было невозможно. В нарушение всех традиций и канонов, решили идти обратно тем же путём, каким шли сюда. По дороге к кунгам каждый давал себе обещание, что если вечер следующего дня они встретят в столовке на Базе целыми и невредимыми, то его-то уж ноги в этих гиблых местах точно впредь не будет. У кунгов на Кузю навалилась истерика, и он залопотал какой-то бред про призраков убитых кровососов и погибших сталкеров. Сказывался ли это Выброс, или же прошедшая ночь, разбираться никто не стал, тем более, что у самих нервы были на пределе, и даже Дима вроде бы подрастерял часть своего привычного с некоторых пор равнодушия в отношении происходящего вокруг него. Как только дверь кунга оказалась закупоренной, в ход пошли фляжки с попутными похвалами в адрес Витальича, не поскупившегося на градус.
Вечером следующего дня четвёрка уже колотила кулаками и ногами в ворота Базы. Когда калитка, впустив скитальцев внутрь, закрылась, Гусь упал на четвереньки и поцеловал мокрый от вечерней сырости асфальт. Встречавшие смотрели на него с удивлением и непониманием.
- Мужики, вы не представляете, где мы были, и что мы там видели, - с безумными глазами произнёс он вместо приветствия. - Это такое... это вообще...
- Где Борщевский? - бесцветным голосом поинтересовался Дима, не заметив в толпе встречающих своего начальника.
Встречающие молча уставились себе под ноги. Повисло тягостное молчание и вернувшиеся четверо почувствовали, что случилось нечто непоправимое.
- Преставился Борис наш свет Филиппович, - хмуро сказал Витальич. - Позапрошлым вечером отошёл. Похороны на завтра назначены.
Врач поведал, что прошедший Выброс дался покойному тяжело, да ещё и мучившая того последние дни бессонница также могла внести свою лепту. Утром следующего после Выброса дня тело Борщевского было обнаружено в курилке, куда покойный повадился захаживать по ночам, 'с целью получения эстетического удовольствия от безлюдной ночной тишины', как он сам это называл. Смерть, по всей видимости, была вызвана внезапной остановкой сердца, и даже окажись кто-то рядом, то вряд ли успел что-либо сделать. Были бы хоть какие-нибудь признаки нездоровья, нацепил бы он, Витальич, на отошедшего 'душу', а может, и не одну, но Борщ на здоровье не жаловался, да и предпосылок к этому никаких не было.
- И ещё такое дело, Дим, - с некоторой нерешительностью добавил врач. - мы сейчас, если так рассудить, без главного остались. Ты, вроде как, его ассистентом последнее время был, так что...
- Завтра, всё завтра, - уставшим голосом ответил Дима. - Витальич, я ни на что сейчас не способен.
Гусь сотоварищи отправились в сторону столовки. Жрать им хотелось зверски: Дима гнал их до ворот Базы без остановок от самих кунгов, порой делая страшное лицо, когда кто-то из троицы начинал скулить про усталость. Каждый грезил по пути радостным торжеством по случаю успешного возвращения, но известие о смерти Борщевского выбило всю тройку из колеи, и вместо традиционно шумного отмечания получились тихие посиделки. Сталкеры тихо присели, помянули покойного администратора Базы, и над столом повисла тишина.
- За Димона, - неожиданно произнёс Камаз, разливая крепкую жидкость в стопки. - Не окажись его там, - не было бы нас сейчас здесь.
Постепенно завязалось обсуждение всего с ними произошедшего. Гусь поведал, что так страшно, как той ночью в Мёртвом городе, ему до этого ещё никогда не было. Мол, доводилось ему на различной заброшке ночевать, но в Вилёвске что-то совсем уж запредельное творится. Дескать, думал он раньше, что название город получил благодаря особенности притягивать к себе мертвяков, но теперь он полагает, что дело заключается совсем не в них. Камаз тоже внёс свою лепту, поделившись с окружающими своими воспоминаниями, что в ту ночь он боялся всего двух вещей: услышать чьи-то шаги и не услышать чьи-то шаги. Кузя же сидел молча, погрузившись в тягостные раздумья, а когда Гусь попробовал его растормошить, он рассеяно пробормотал, что всё то, что он ранее считал непостижимым, можно записывать в непостигнутое, но этот город... Дальше Кузя понёс какую-то заумь, окружающим непонятную.
- Эхх, - печально вздохнул Гусь, - плохо, что Борщ умер.
- Большой и доброй души человек был, - поддержал его Камаз. - таких уже не делают.
Кузя же, по-прежнему пребывавший в своих думах, промолчал. Если бы кто спросил его в этот момент, о чём тот задумался, то ответил бы он, что тревожит его всего одна лишь мысль: не оставили ли они в Мёртвом городе своего запаха?
***
'Что ж вы, Борис Филлипович, так не ко времени отошли-то? - сожалел о случившейся утрате Дима, лёжа на кровати в своей комнате. - Я же всё вспомнил. Всё вспомнил, слышите?'
В тот момент, когда он изрешетил из автомата гнездо с кровососьим выводком, то единственное, что он не мог вспомнить на протяжении долгого времени, вспыхнуло в его сознании яркой картинкой. Только радости от того, что он теперь знал, кто и зачем пытался убить Колю Матраса, это ему не принесло - память вынесла перед глазами его же собственную руку, поднимающую пистолет и направляющую его в спину идущего впереди сталкера.
'Зачем? Для чего? - не мог понять Дима. - Он же мой друг...'
