затащила ее в свою комнату.
Большой журнальный столик из финского гарнитура был уставлен чашечками с кофе, сухариками, бутербродами с икрой черной и красной, маслом, шпротами и печеньем. Лариса Аполлоновна выложила все имеющееся в холодильнике, и теперь, присев сбоку, прямая и гордая, с независимым видом принялась за бутерброды.
Сначала все сидели неестественно напряженно. Но инициативу неожиданно захватила Лариса Аполлоновна:
– Мой муж, боевой генерал, не любил кофе, а любил крепкий чай, – энергично начала она, словно предлагая тему для светской беседы. Все промолчали. Даже Ирина, которая всякий раз, как только мать употребляла слово «генерал», бросалась с опровержением, доказывая обратное, на этот раз молчала, а Лариса Аполлоновна, выждав минут пять, продолжала: – Ах, как я ценю моего генерала! Представьте себе, Олег Дмитриевич, у него хватало ума не спорить по пустякам – великий человек только так может поступать! Конечно, если дело касалось государственных вопросов, стратегических отношений с другими сторонами, то ему тут не прекословь. Вот вы, в частности, воевали на фронте?
– Как бы я смог воевать, если я родился после войны спустя много лет, – ответил Оболоков, осторожно откусывая кусочек печенья и никак при этом не меняя выражения лица. – Я – послевоенное поколение. В известном смысле – принадлежу поколению вещизма.
– Но я пережила время тяжелое, – вздохнула Лариса Аполлоновна.
– «Да, были люди в наше время», как сказал поэт Лермонтов.
– Но родители ваши воевали? Или тоже не воевали?
– Они сидели на броне. Так что вы их извините, Лариса Аполлоновна. Они работали впроголодь по пятнадцать – двадцать часов в сутки, несладко жилось.
– А на фронте лишались жизни, – обиженно проговорила Лариса Аполлоновна. – Да еще как! Ребята молодые, смотришь на них и знаешь: вот пойдут в бой и никто не вернется или вернется – так калека.
– Безусловно, – ответил Оболоков. – Война есть война. Вон в газете пишут врачи, что сейчас в случае войны в первое же время погибнет двести миллионов. Или двести шестьдесят… Не помню точно.
– Сейчас, Олег Дмитриевич, какая-нибудь старушка живет, у нее убили единственного сына, единственное дорогое существо, и вот хоть бы один паразит из этих «броневиков», как называли тех, кто на броне сидел, их ничем не пробьешь, хоть бы один в День Победы послал старушке червонец – «помяни»! Не пошлет! Я не имею в виду ваших родителей, они люди заслуженные, судя по вас.
– Я не говорю… – пытался защититься Оболоков, но Лариса Аполлоновна смело перебила его:
– Олег Дмитриевич, сейчас у этих самых оставшихся в живых семьи, мебель, квартиры, друзья, дачи, которые стоят не мало. Так что лучше: быть убитым в двадцать лет, чтобы превратиться в прах, или что другое? Я понимаю, что потому они и живут хорошо, что те погибли. Но жалко все же их. Жалко! До слез жалко! Я их помню, многих…
Оболоков смущенно молчал, отставив чашечку с кофе. Он, хотя и делал вид, что хорошо понял Ларису Аполлоновну и не принял на свой счет ее слов, не обиделся – все же чувствовал себя неловко после обличительных наскоков на тыловиков.
Лариса Аполлоновна молчала; Ирина смотрела на мать.
– Если тарелку запустить с одиннадцатого этажа, все жильцы скажут, что видели неопознанный летающий объект, – рассмеялся Оболоков. – Вы, Маша, что такая серьезная?
– Слушайте и запомните, вы нигде такое не услышите, – оживилась Лариса Аполлоновна, собираясь сказать что-то интересное. – Я видела НЛО. Утром открываю форточку, и что-то мне не по себе стало. Вышла на лоджию, а у нас солнце с левой стороны встает. Нужно вот так перегнуться чуть за угол, и рано утром увидишь солнце. Вышла я. Слушайте, вы нигде такого не увидите, а внукам будет что рассказывать. Прямо напротив лоджии висит тарелка. НЛО! Большая и с оранжевым ободком, висит и так и пышет огнем, а в тарелке стоят трое людей: длинный трехметровый, средний двухметровый и метровый – и смотрят на меня. Все смотрят. Я их вижу, а они меня – нет.
– Откуда вы, тетя Лариса, знаете, что они вас не видели? – спросила Мария.
– Я вижу, что они меня не видят, вот что самое интересное. Да что ж, я врать буду?
– Доказать на уровне доказательств, что в космосе есть живая душа, кроме человеческой, можно, – сказал Оболоков. – Мир бесконечен в формах своего развития. Человек существует на углеродистой основе, а есть другая основа. Вот и ищи. Лариса Аполлоновна видела, вероятно, что-то не то, но в принципе – мир бесконечен и формы жизни, согласно формуле доказательств, тоже должны быть бесконечны. Человеку скучно на земле, неуютно ему стало – вот он и грезит о какой-то иной, более устроенной и совершенной форме жизни, например свободной от старости, выступающей здесь, как порок, а старость, как известно, величина постоянная. Человек думает, что там, вне земной цивилизации, родилось что-то необычное, изумительное. Вы по себе знаете: всегда чего-то хочется, вас куда-то тянет, влечет к лучшему, которое вы смутно ощущаете, хотя что это за лучшее, вы не знаете. Вот на Машу часто нападает тоска – то же влечение к внеземному. Человек тяготеет вообще к внеземному, в своем воображении он живет в мире гораздо лучшем, чем реальный. НЛО – прецедент воображения заболевших людей.
– Ну, уж я думаю, что там, за землей, совсем иная жизнь, – не сдержалась Лариса Аполлоновна, увлекаясь мыслями ученого и желая поспорить с ним.
– Как сказать, как сказать, – неопределенно проговорил Оболоков, посмотрел на Марию, и ей показалось: то, о чем говорил ученый, отразилось в его глазах каким-то таинственным, загадочным блеском, и этот блеск обещающе грел несколько мгновений.
Вскоре Марии надоело слушать, участвовать в разговоре тоже не хотелось; временами она ловила на себе взгляды Оболокова, и в такие минуты думалось, что тот желает услышать ее, но все, что могла сказать Мария, самой казалось глупым, нестоящим. Мария молча поглядывала на дверь. Казалось, вот-вот она откроется и кто-то войдет, в комнате станет светлее, интереснее. Но кто должен войти, если никого не ждали? Улучив момент, Мария выскользнула в гостиную и позвонила Топорковой, которая отругала ее, передала привет от славного человека Мишеля, добавив, что в ее жизни в обозримом будущем произойдут значительные перемены в лучшую сторону.
Стоило Марии услышать голос подруги, как тут же она пожалела о своем звонке. В сознании никак не укладывалось ни предложение Ирины разыграть Оболокова, ни радостно-твердое тяготение Алены к значительным переменам. И все это, включая свое желание поступить учиться, казалось сейчас мелкой и нестоящей суетой. А то обстоятельство, что она месяц назад тоже бросилась менять свою жизнь, стремясь зажить по-новому, лишь подтверждает, что совершила глупость.
«И я с ними сижу как неровня», – подумала Мария, чувствуя, как колотит мелкая дрожь от нетерпеливого желания уйти сейчас же. И тут же она схватила свою сумочку; на нее с яростным лаем бросилась Мики. Мария, забыв всякую предосторожность, так хватила ее сумочкой, что собачка с визгом отлетела в угол.
– Черта держат! – гневно вскрикнула Мария, задыхаясь от вскипевшей ярости, и с силой хлопнула дверью. – Пусть Оболокова сами разыгрывают, ведут умные донельзя беседы, а с меня довольно.
