удивительна. Тьфу! Это ж надо дожить до такого состояния, как бродяга, как шелудивый пес на древнейшем Востоке – чая нет! Идиот! Я так опозорился, надо умирать. – Он отвернулся к спинке, захлюпал носом, а Мария, стараясь его успокоить, села рядом, и мастер Алеша стал приговаривать односложно: – Все, все, все. Смерть, смерть, смерть! Я столько хотел сделать, а теперь надо умирать, – и ненароком поцеловал ее.
– Пусти. Не плачь. Смешной ты мой человек. Ребенок и есть ты ребенок. Я была в музее Пушкина, там есть картина, твой портрет.
– Я жить не хочу, я не хочу печали, – сказал Коровкин, то ли серьезно, то ли шутя. – Ко мне впервые заявилась такая женщина, королеву я рядом с ней не поставлю, а у меня чая нет. Нет, нет, я не желаю дальше жить, я хочу настоящей смерти, потому что, как говорят, я «умереть хочу, мне видеть невтерпеж достоинство…» Я полный идиот, в том нет сомненья. Красивейшая в мире женщина…
– Не беспокойся, мастер Алеша, – отвечала игриво Мария, вставая и чувствуя шутливость в его голосе. Его слова она восприняла не буквально, а как выражение слабости, беззащитности, молча погладила мастера по голове, как ребеночка, а он всхлипывал, и казалось ему самому, что несчастливее его нет человека на нашей планете…Но только стоило уйти Марии, он понял, что счастливее человека, чем он, нет на белом свете, потому что к нему приходила Мария. Ночью он лежал на своем незастланном диван-кровати и пел тонким голосом счастливую песню любви на итальянском языке «Вернись в Сорренто». Мелодию он напевал, потому что помнил мелодию от первого звука до последнего. Слов до сегодняшнего вечера Коровкин не знал, а душа припомнила все до единого слова любимейшей песни.
Неожиданно перед самым Новым годом в общежитии появилась Ирина. На улице лежал снег, и легкий морозец слегка подкрашивал румянцем щеки москвичей. Ирина одета по-зимнему, в красивой короткой дубленке и пушистой беличьей шапочке.
Мария только пришла с работы, по дороге прикупив в магазине продуктов, переоделась в свой ситцевый халатик и собралась готовить ужин, а потом собиралась сходить в кино – благо кинотеатр рядом. Шурина дежурила на вахте, а Вера, которую перевели к ним в квартиру, уплотняя, по обыкновению, общежитие, ушла в театр. У Марии в этот вечер было приятное настроение. Вчера Алеша Коровкин долго упрашивал сходить с ним в пивной бар «Жигули», который, как уверял, построили исключительно для женщин, и она отказалась, но, оттого что он долго упрашивал, а она отказалась, сегодня ей было приятно. В последнее время все складывалось хорошо, тревоги не беспокоили.
– Вот где обитает беглянка! – весело проговорила Ирина, войдя в квартиру. – Здравствуй, Маришка!
– Здравствуй, Ира! – обрадовалась Мария, бросилась радостно к сестре, но, вспомнив обиду, нанесенную тетей Ларисой, остановилась, сдержанно поздоровалась и, потупив глаза, предложила раздеться.
– Вот где ты скрываешься, Маришка, – щебетала Ирина, оглядывая квартиру, в которой одна к одной стояли три кровати, платяной шкаф, тумбочки. В квартире чисто, хотя и тесновато, так как каждая хозяйка кровати старалась, чтобы у нее было не хуже, а лучше, чем у подруги. – Никогда не обитала в общежитии. У нас на Усачевке есть общежитие нашего института; такие, знаешь, там бывали вечера, приятно вспомнить.
– У нас же рабочее общежитие, – сказала Мария, помогая Ирине снять шубу. – А как же ты меня нашла?
– Да по справочному, дорогая. Даже адреса не оставила, спряталась у черта на куличках. Тебя не найдешь, а Москва – город, сама знаешь, большая деревня! Хорошо, Оболоков меня на своих «Жигулях» возил, а так бы я не нашла. Я, видишь, с Оболоковым.
– Да?
– Ну да. Он в машине сидит. Ты мне скажи, ты с Аполлоном из-за чего поссорилась?
– Плохо ты меня знаешь, – проговорила Мария сердито, села на стул и тут же услышала, как постучали, и в приотворенную дверь просунулась голова Оболокова.
– Можно к вам?
– Можно, можно, – нервно ответила Ирина, – входи, раз пришел, любопытный. Дверь закрывай, видишь, дует.
– Я могу и уйти, – отвечал, улыбаясь, он, все еще не закрывая дверь. – Здравствуйте, Маша. – Он вошел, поцеловал Машину руку и, задерживая ее в своей, чуть-чуть прищурил свои большие глаза, глядя ей прямо в лицо. – Как поживаете? А вы не изменились.
– Спасибо, – отвечала еле слышно Мария, и тот взгляд, в тот самый первый день знакомства с ним, когда Оболоков предложил ей место домработницы, те самые глаза посмотрели в ее глаза и вызвали прежние неопределенные чувства, предполагавшие нечто между ними, что могло быть радостью, но что по непонятной причине не состоялось.
– Ну, как мы живем? – спросил опять Оболоков, как бы стараясь заглушить то знакомое чувство. – Мой приятель, доктор наук, с ним Ирина знакома, говорит обычно в таком случае, что земля вертится с прежней скоростью и по прежней орбите – значит, ничего нового на земном шарике, потому что параметры скорости и орбит вызвали запрограммированные функциональные особенности биологического организма. Но англичане говорят: лучшая новость та, когда нет новостей. По сей причине я поздравляю с хорошей новостью.
Мария старалась не смотреть на Оболокова, присела к столу – коротенький халат разлетелся, оголив ее крепкие ноги. Поймав тот, прежний, взгляд Оболокова, брошенный на ее ноги, хозяйка вскочила.
– Ой, я забыла, чай будете?
– Я ничего не хочу, – холодно проговорила Ирина. – А он – не знаю.
– Я буду, – ответил Оболоков, возражая Ирине. Мария прекрасно поняла их обоих; слова эти должны были, по его предположению, вызвать чувство ревности у Ирины и определенную реакцию у Марии; «я буду», говорящее о самостоятельности и полной независимости Оболокова от Ирины, смутило Марию. Она не могла определить взгляд, в нем таилось нечто, будто приоткрывалась маленькая щелочка, из которой проглядывал истинный Оболоков, говорящий, что я – вот откуда смотрю, а остальное – не я, этот взгляд из щелочки как бы касался ее сердца.
Вскоре сели пить чай. Оболоков завел разговор о значении личности в наше космическое время, о том, что понятие личности приобретает новое наполнение, а следовательно, и новую форму.
Такой странный разговор, когда высказывался один Оболоков – будто читал лекцию, – продолжался примерно с час, пока не постучали. В дверях стоял мастер Коровкин – в кепке, своей извечной курточке, с длинным, обмотанным вокруг шеи шарфом. Он снял новенькие кожаные перчатки, приобретенные буквально вчера, посмотрел на Дворцову и спросил:
– Мария Викторовна тут живет?
– Да, – растерялась Мария. – Тут.
– Я на правах проверяющего списки по выборам.
– Заходите.
– Не могу, – отвечал несколько торжественно Коровкин. – Я при деле официальном. Эти товарищи у вас проживают? Вижу, что чужие. А Конова Вера Константиновна?
– Так заходите, – пригласила Мария.
– Не могу на многое время, а вот на минуточку – с вашего позволения и с разрешения дамы в штанах, если не возражают.
