Вениамин и Сендерл предприняли свое путешествие в то тяжелое, мрачное время, когда еврей ухищрялся поймать своего же собрата, чтобы сдать его в солдаты, спасая от рекрутского набора своих или чужих детей.
Увы, бедные наши путешественники и не подозревали, что они уже находятся в пустыне, среди дикарей и хищников, и что те два набожных и благочестивых еврея и есть гремучие змеи!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Нетрудно представить себе горькую участь, постигшую наших злополучных путешественников. Нет надобности ее подробно описывать.
На первых порах они до того растерялись, что даже понять не могли, что, собственно, с ними творится. Все было им чуждо: и сборный пункт, и солдаты, и незнакомый язык, и все, что им приказывали делать. Шинель висела на них мешком и выглядела как бабья юбка, фуражка сидела на голове, как повойник. Глядя на них, казалось, что все это сплошное притворство: два еврея нарядились и издеваются над солдатами, передразнивают их, открыто показывая, как глупы они со всеми своими штуками. Горе было винтовке, попавшей в руки наших героев! У них она была похожа скорее на кочергу, которой мужчина неумело орудует у печи. А на учении они выделывали ногами и руками такие выкрутасы — чистая комедия да и только!
В побоях наши рекруты, разумеется, недостатка не испытывали. Но, как говорится, нет на свете такой беды, с которой бы человек не свыкся. И не только человек — свыкаются и другие существа. Уж на что птица любит волю! И все же — поймают ее, посадят в клетку, она и привыкает помаленьку: она уже и зерна клюет с аппетитом, и прыгает, и распевает веселые песенки, точно весь вольный мир с его полями и лесами заключен в этой тесной клетке.
Сендерл стал постепенно свыкаться со своим положением, он начал внимательно приглядываться к солдатской муштре и пытался проделывать все эти штуки на свой лад. Любо было смотреть, как он частенько один на один повторяет солдатскую науку: вытягивается в струнку, задирает голову, пыжится, как богатырь, и марширует, марширует, вертится и крутится, как надутый индюк, до тех пор пока не собьется с ноги и не свалится.
А Вениамин — наоборот, он никак не мог привыкнуть ко всему этому. Он принадлежал к той породе птиц, которых называют перелетными. Ежегодно к концу лета они улетают в дальние теплые края и зимуют там. Страсть к перелетам у этих птиц настолько сильна, что в клетке им в ту пору и жизнь не мила — они не едят, не пьют, на стенку лезут, тщетно пытаясь вырваться на волю. Мечта о путешествии в дальние края, овладевшая душой Вениамина и ставшая его второй натурой, мечта, ради которой он покинул жену и детей, ни на минуту не давала покоя, сверлила, клевала мозг, негодовала и приказывала: «Иди, Вениамин, дальше, двигайся дальше, дальше!»
Так в муках и тоске прошла для Вениамина зима.
Однажды в прекрасный послепасхальный день, когда Сендерл сам себя муштровал, к нему подошел Вениамин и завел такой разговор:
— Честное слово, Сендерл, ты еще совсем мальчишка! Шалишь, вытворяешь какие-то штуки, точно сорванец! Скажи на милость: какой из этого толк? Не забудь, что ты, слава богу, человек женатый и как- никак еврей к тому же. Зачем же ты занимаешься такими глупостями? Да еще всю душу в них вкладываешь! Какая, скажи, пожалуйста, разница, с левой или с правой ноги делать «кругом», как они это называют? Не все ли равно?
— А я знаю? — ответил Сендерл. — Велят — «кругом», — пусть будет «кругом». Мне-то что!
— Скажи-ка мне: о нашем путешествии ты уже забыл? Как же это так, боже мой! Забыл о нашем путешествии, о путешествии туда, в те края… Дракон!.. Мул!.. Гремучий змей!.. — горячился Вениамин.
— Шагом м-марш! — твердил Сендерл и поднимал ноги.
— Горе тебе, Сендерл, горе твоему маршу! Постыдился бы, право! Скажи-ка лучше, дурень этакий, будем мы с тобой путешествовать?
— По мне — пожалуйста! — ответил Сендерл. — Только бы нас отпустили.
— К чему мы им и на что мы им нужны? — сказал Вениамин. — Нет, в самом деле, скажи-ка, Сендерл, по совести: если бы, упаси бог, пришел враг, смогут ли такие, как мы, выйти ему навстречу? А если ты тысячу раз подряд скажешь ему: «Уходи отсюда, не то сделаю «пу-пу-пу!», — послушает он тебя, что ли? Наоборот, он как схватит тебя, — счастлив будешь, если живым вырвешься из его рук!.. Поверь мне, я ведь вижу, что мы здесь совершенно лишние, они охотно избавились бы от нас. Я сам слыхал, как старший говорил, что мы для него только обуза и что, будь это в его власти, он давно спровадил бы нас ко всем чертям. Да и в самом деле, что им толку от нас? Уверяю тебя, Сендерл, это с самого начала было нелепой затеей: мы им ни к чему и они нам ни к чему! Те двое, что привели нас сюда, наверное, наговорили им, что мы невесть какие храбрецы и знатоки военной науки. Но разве мы виноваты, что те их обманули? Они и нас подло обманули! Ведь мы приехали сюда лишь затем, чтобы собрать немного денег на дорогу и двинуться дальше. О военных делах у нас никакого разговора не было! Готов поклясться всем святым, что об этом даже не упоминалось. А так просто хватать людей — разве это справедливо? Словом, наши начальники не виноваты, что нас обманули, а мы не виноваты, что их обманули. Виноваты только те лгуны и жулики, которые одурачили обе стороны. Они, только они, Сендерл, виноваты во всем, и никого другого тут винить нельзя! Они, только они!
— Ну, ладно! — прервал его Сендерл. — Что же нам, по-твоему, делать?
— Я хочу, — ответил Вениамин, — чтоб мы продолжали наше путешествие. Что же поделаешь, как говорится, сватовство не состоялось, — снова в девках! Мне кажется, никто нам не запретит… Ни по закону, ни по справедливости нас не могут задержать. Но если ты боишься, что нас все-таки не отпустят, есть и другое простое средство — можно уйти тайком. Кто об этом узнает? Прощаться «за ручку» мы ни с кем не обязаны.
— Я тоже полагаю, что прощаться «за ручку» — это лишнее, — согласился Сендерл. — Ведь когда мы в прошлом году покинули семью, мы никому, даже жене и детям, ни слова не сказали на прощание.
После этого разговора наши герои снова начали думать о своем путешествии и беспрестанно советовались, как бы удрать. Вениамин ходил сам не свой, места себе не находил, метался, словно курица весенней порой, которой не терпится высиживать цыплят. Он был так углублен в свои мысли, что ничего не видел и не слышал вокруг. Бывало, пройдет мимо старшой, а он по рассеянности и не козырнет. Отпустят ему затрещину или дадут по затылку, а он и не поморщится, будто его не касается. Ему толкуют что-то по части военной муштры, а у него хоть бы слово застряло в голове. Он и не слушал. Одно только занимало его — путешествие. Эта мечта уносила его далеко-далеко.
Однажды поздно ночью, когда солдаты в казарме крепко спали, Вениамин на цыпочках подошел к койке Сендерла.
— Сендерл, ты готов? — прошептал Вениамин.
Сендерл кивнул, ухватил Вениамина за полу, и оба потихоньку вышли во двор.
Дул теплый ветерок. Клочья черных и багрово-синих туч носились по небу длинной вереницей, будто тысячи чумаков спешили за своими подводами, груженными товаром, торопясь поспеть на ярмарку. Луна, точно приказчик, сопровождала этот чудовищно длинный караван, время от времени она высовывала голову — посмотреть, что творится вокруг, а затем снова надолго пряталась за черный как смоль облачный полог.
