две-три версты, да, пожалуй, и с хвостиком. А неподалеку отсюда, там, где начинается лес, я вижу слева хорошее местечко, где можно попасти лошадей.
Несколько минут спустя мы свернули с дороги и добрались до места, где был и лес, и прекрасные поля, и болотце, и прочие замечательные вещи. Мы распрягли наших рысаков, пустили их на травку у опушки леса, а сами прилегли под деревом.
3
Алтер Якнегоз тяжко страдал. От жары он еле дышал, вздыхал, кряхтел, так что меня от жалости за сердце хватало. Чтобы несколько приободрить Алтера, а кстати, поболтать немного и убить таким образом время, я затеял с ним разговор:
— Жара, видать, здорово вас донимает, реб Алтер?
— Бе! — односложно ответил Алтер и, насупившись, забрался дальше под крону дерева, хотя это и не спасало от проникавших сквозь ветви лучей солнца.
— Трудно дается этот пост! Вы, я вижу, стонете! — стал я допытываться, твердо решив про себя во что бы то ни стало добиться от него ответа.
— Бе! — снова произнес Алтер, залезая еще дальше под крону дерева.
Меня этот ответ, однако, не удовлетворил. «Эге! — подумал я. — Ты упрям! Ну ничего, ты у меня заговоришь! Оставим в покое жару и пот. Надо затеять деловой разговор, — это лучшее, единственное средство развязать еврею язык».
Купец даже на смертном одре мигом оживает, как только услышит о делах, и в такую минуту даже ангелу смерти к нему не подступиться. Я и злейшему врагу своему не пожелал бы попасть к купцу в такой момент, когда дело ему еще только мерещится. Он готов тогда уничтожить взглядом всякого, даже лучшего Друга, даже брата родного… Но не в этом суть.
Обращаюсь к Алтеру.
— А мы с вами, реб Алтер, — говорю я ему, — кажется, дело сделаем! Хорошо, право, что мы сегодня встретились. Эх, есть у меня товарец — первый сорт! Чистое золото!
Средство подействовало! Алтера будто подменили. Он приподнялся и посмотрел на меня, насторожившись. А я его стал еще больше подзуживать:
— На сей раз, реб Алтер, мы с вами будем торговать за наличный расчет. Ведь вы из Ярмолинцев едете, с ярмарки. У вас, наверное, не сглазить бы, полны карманы денег…
— Да, да! Полны карманы… Сердце у меня полно болячек… — нахмурившись, ответил Алтер. — Знаете, что я вам скажу, реб Мендл… Ничего, конечно, не попишешь… Но человеку без счастья лучше вовсе не родиться… Дела! Захотелось мне новых дел! Другой бы на моем месте — ого-го! А у меня ничего не выходит, все, как говорится, маслом вниз летит! Этакое несчастье! Даже рассказывать больно. Но виду показывать нельзя. Хоть плачь да слезами умывайся. Что же делать?
Ясно, что с моим Алтером что-то неладно, с ним приключилась какая-то беда. Сейчас, когда язык у него развязался, достаточно лишь немного нажать, чтобы он наговорил с три короба. За мной задержки не было. Я нажал основательно, мой Алтер раскачался и принялся рассказывать о своей беде:
— Словом, приехал я в Ярмолинцы на ярмарку. Приехал, стал со своим фургоном на площади, понимаете ли, выложил товар. Ну что ж! Ничего. Стою, дожидаюсь покупателей. Горе мое понесло меня на ярмарку. Скверные у меня сейчас дела, не про вас будь сказано. Жмут со всех сторон. Типограф требует денег. Это бы еще с полбеды, — пусть требует. Плохо, понимаете ли, что он не хочет больше товару давать!.. А старшая дочь у меня в летах. Девице, понимаете ли, замуж надо. Вот и изволь ломать себе голову — искать жениха. Женихи, конечно, есть, но жениха, то есть, понимаете ли вы меня, — жениха! — нет… А тут, как на беду, моей жене вздумалось родить мальчика, к тому еще перед самой пасхой. Вы понимаете, что это значит, когда жена рожает мальчика! Шума-то сколько! Но ничего, конечно, не попишешь…
— Вы не взыщите, — говорю я Алтеру, — что я вас перебиваю. Зачем вам было на старости лет жениться на молодой, чтобы она вам ребят плодила?
— Господь с вами! — удивляется Алтер. — Мне ведь нужно было взять хозяйку в дом. Чего еврей добивается от женитьбы? Ничего! Ему, бедному, хочется иметь хорошую хозяйку…
— Зачем же, реб Алтер, — спрашиваю я, — вы развелись с вашей первой женой и покалечили ей жизнь? Ведь она была хорошей хозяйкой.
— Бе! — помрачнев, отвечает Алтер.
— Бездетной ваша первая жена тоже, слава богу, не была, — не унимаюсь я. — А куда ваши дети, бедняжки, девались?
— Бе! — глубоко вздохнув, повторяет Алтер и, почесав голову, машет рукой.
«Бе!» у нас — замечательное словцо с бесчисленным количеством значений. Оно пригодно для ответа на любой вопрос. В любом разговоре можно его использовать, и всегда оно будет к месту. При помощи этого самого «бе!» всегда можно вывернуться, когда попадаешь в неудобное или затруднительное положение. Мошенник и банкрот, прижатый к стенке кредиторами, отделывается обычно этим восклицанием. «Бе!» выручает человека в нужде, когда оказывается, что он, бедняга, врет. Тому, кто часа два подряд морочит вам голову, вы можете ответить: «Бе!» — даже не слушая и не понимая, чего он, собственно, хочет. Тем же «бе!» отделывается почтенный, с виду очень смирный человек, когда он потихоньку ужалит кого-либо, уважаемый деятель — когда совершит какую-либо пакость, мягкосердечный, бесхитростный человек — когда оказывается, что и мягкосердие и бесхитростность его — одно лишь притворство, а пороков у него — несть числа. Словом, «бе!» имеет множество значений, поддается любому, даже самому неожиданному толкованию, например: «А мне на тебя наплевать!», «Жалуйся на меня господу богу!», «Это уж как вам угодно!», «Накось выкуси!» — и так далее в том же духе. Сметливая голова сразу догадывается, куда это словцо метит, и понимает настоящий его смысл.
«Бе!», произнесенное Алтером, было горестным. В нем звучало и что-то вроде раскаяния, и тоска, и сознание своей вины. На душе у него, без сомнения, камнем лежало его позорное поведение в отношении первой жены и ее детей. Во всякой беде, приключавшейся с ним, он, должно быть, усматривал наказание божье за свои грехи. Свидетелем тому был его тяжкий вздох, его жест, даже почесывание головы, — все это означало: «Прикуси язык да помалкивай… Пропади оно пропадом!»
Совесть терзала меня: к чему было бередить старые раны? Вечная история с евреями! Любят совать нос в сокровенные дела других, залезать с вопросами в душу, когда она и без того болит, ноет от горя. Меня помимо этого огорчало то, что труд мой пропал даром. Алтер уже было раскачался, заговорил, язык у него стал работать как настоящий маятник. И нужно же было мне ни с того ни с сего задеть какое-то колесико внутри и остановить весь механизм! Теперь придется начинать все сызнова! Но я не поскупился, снова дал Алтеру полную дозу лекарства от немоты. Подобрал к нему ключик, искусно завел — и маятник, сиречь язык у него, снова начал работать.
4
— Словом, стою это я возле фургона, — снова начал Алтер на свой манер. — Стою и наблюдаю. Ярмарка как ярмарка — кипит! Народу много. Евреи по горло заняты делами, видно, что тут они прямо ожили. Еврей на ярмарке — что рыба в воде. Тут, понимаете ли, он полон жизни. Прямо-таки, по слову праотца Иакова: «Да множатся они, как рыба, на свете». Не правда ли, реб Менделе? Ведь недаром евреи говорят: «На небе ярмарка»[7]. Не значит ли это, что для еврея загробная жизнь — это ярмарка? Словом, так это или не так, евреи орудуют, носятся, торгуют, на месте устоять не могут. Среди купцов вижу я Берла Телицу… Был он когда-то помощником у меламеда, потом слугой, а сейчас он — реб Бер, владелец большой лавки, крупные дела делает на ярмарке! Короче говоря, ничего не попишешь! Кругом шум, гам, кутерьма… Бежит, вижу, еврей. За ним второй, третий, иные носятся парами,
