титула, если бы он не принадлежал его предкам со времен первого крестового похода.
— Ну что, Ле Ган не вернулся? — спросил Шардон.
— Он обещал быть здесь между двенадцатью и часом, — ответил Вильмон.
Он пилоткой прикрыл от солнца глаза и, казалось, задремал. Шардон стал растираться махровым полотенцем товарища.
— Что ты хочешь из него сделать? Корпию? — пробурчал Вильмон.
— А что? Оно тоже времен крестовых походов?
— Нет, времен Филиппа Красивого.
Тишина. Алжирский полдень. Невольно поддаешься атмосфере общего расслабления.
— Ты не думаешь, что тут кроется какой-нибудь подвох? — спросил Шардон.
— Дело в цене.
— В цене?
— Собственно, в цене сошлись. Но завтра они заломят вдвое больше. И тогда — ищи другую лодку.
— Тебе кажется, что будет столько желающих отправиться к Гибралтару?
Вильмон слегка сдвинул пилотку. Шардон увидел его глаза — очень глубокие, очень ясные, окруженные множеством морщинок. Такие старые глаза на таком юном лице! Вильмон смотрел на него с дружеской нежностью и чуть строго — словно учитель, отчитывающий cвоего лучшего ученика.
— Не произноси этого слова, — сказал он тихо. — С сорокового года бежало сто летчиков. Ты знаешь, где они?.
— Да, — ответил Шардон. — Счастливчики в Лондоне, остальные в тюрьме.
— Дело не только в удаче… Есть еще высокое искусство держать язык за зубами.
Они помолчали. Что-то давило!на их плечи. И это был не только полуденный зной.
— Буасси хотел ехать с нами, — сказал Шардон.
Вильмон не сдержал улыбки.
— Значит, я буду не единственный маркиз.
И, видя, что Шардон пожал плечами, добавил:
— Он надежен?
— Англия его не привлекает. Россия — вот что его устроило бы.
— Чудак!
Вдруг Вильмон рывком сел.
— Ты знаешь, это вовсе не глупо! Там будет сформирована французская эскадрилья. Из одних французов… Он просто гениален, этот Буасси! Я готов быть убитым, но при условии, что меня попросят об этом по-французски. Хотя бы из вежливости…
Шардон тоже сел.
— Вставай, пошли завтракать. Ты не так уж не-нрав, Филипп Красивый!
Бистро было всего лишь дощатым бараком, но совсем рядом плескалось море, а девушки, обслуживающие посетителей, отличались необычайным смешением рас: глаза испанки, улыбка француженки и походка арабской женщины — так и кажется, что на голове у нее невидимый глиняный кувшин…
Набитый военными ресторанчик походил на забега-лонку. В углу стоял приейник. Над стойкой — портрет 11етэна, — у стойки и за столами — голодные, мучимые жаждой или просто скучающие люди. Они угощали друг друга, старались ущипнуть официанток — словом, перенимали мало-помалу образ жизни американской ка-аармы; разве обязательно уединяться, чтобы получить немного наслаждения! И в самом деле: что особенного, если какой-нибудь сержант увлекся приготовлением рыбного супа, а какой-нибудь лейтенант изощряется в остроумии? Чем им еще заниматься?
Шардон и Вильмон выбрали рыбный суп. Их столик оказался рядом с приемником. Но на радио им было наплевать. Их занимали другие мысли, куда более серьезные, чем тот вздор, который вырывался из этой коробки. Гибралтар… Такой близкии и такой далекий! Гибралтар, где люди снова становятся людьми. А здесь этот старик, чей портрет висит над стойкой; вынудил их бездействовать, навязал им этот покой, превратил их в ничтожества!
Они уже не принят, что думали о нем раньше: он был теперь для них не более чем символом. Маршалом, сославшим их в эту страну. Как и все абстрактные понятия, слово «величие» определить трудна. Но как бы то ни было, это понятие всегда связывают с делами, а не со словами.
— Я хотел бы послушать новости, — райдался чей-. то голос.
Оба повернули головы. Это был не слишком рослый. Но ладно скроенный парень из тех, что крепко стоят обеими ногами на земЛе. Летчик. Он протянул руку к приемнику. Другая рука его остановила — рука лейтенанта, одного из здешних завсегдатаев.
— Последние известий уже кончились.
— Нет. Я знаю время передачи.
— Я говорю о Виши.
— А я — не о Виши.
В такой момент рыбный суп, даже отлично приготовленный, теряет свою привлекательность. Шардон слушал, весь напрягшись, словно кошка, готовящаяся к прыжку. «Да, он как кошка, — думал Вильмон. — Но эту кошечку не следует дразнить маленькими мышкамй. Было бы глупо, да, слишком глупо, если бы Шардон попался из-за пустяка — просто потому, что он плохо владеет мускулами лица».
Словесная дуэль тем временем продолжалась.
— Ты разве не знаешь, что слушать Лондон запрещено? — говорил лейтенант. — Слышишь, запрещено?
— Ну и что?
— А то, что лавочку прикроют и нам придется жрать гвозди в столовке… Не хочешь ли ты отведать гвоздей?
— В крайнем случае я могу поесть и гвоздей, — ответил летчик, но не выношу слушать вздор.
И он решительно повернул ручку настройки. — Я, кажется, знаю его, — шепнул Вильмон. — Его зовут Леметр, он в гражданке был учителем.
— Стреляный воробей, — сказал Шардон,
— Стреляный, — подтвердил Вильмон. — Но он такого сложения, что сможет за себя постоять.
Вильмон хорошо знал и свою кошечку! Она была готова прыгнуть, выставив вперед когти, и все пропало бы.
Как утомительно иметь дело с людьми, которых нужно все время спасать от самих себя!
Лейтенант и Леметр смотрели друг другу в глаза. Их разделяли какие-нибудь два десятка сантиметров.
— Война — это подлость, — произнес лейтенант. — , Люди отрывают друг другу головы, не имея запасных.
— Характер войны изменился, — возразил Леметр, — нужно знать, что там происходит.
Лейтенант разгорячился. Ясно, что там свалка, в ког торой немцы задают Взбучку всему миру. Они повсюду продвигаются вперед — что об этом спорить! А потом, потом…
— Первый, кто все понял, это Старик! Если ты не можешь взять верх, нужно склониться!.. За здоровье Старика!
Он был не так пьян, как старался казаться. И его пзгляд, который искал взгляда Леметра, выдавал это.
— За здоровье Старика!
— Я не испытываю жажды, — сказал Леметр.
В этот момент вошел Ле Ган.
Ле Ган был весь какой-то круглый, волосы его напоминали свиную щетину, Он пересек бистро по диагонали с непринужденностью человека, который любит Корм и не испытывает перед ними страха. Девицы в туфлях без пяток, сновавшие между столиками, мимо-
! ходом старались задеть его. Это было очень занятно. Но Ле Ган знал, что сейчас не время отвлекаться на всякую ерунду. И девушки тоже догадывались об этом.
