дочь царя, до сих пор ходившая в девках, недолюбливала подобные сборища и завела обычай слишком рано их покидать.
— Веселишься?
— А то как же! Отведай-ка рябчика с брусникою — во рту тает!
Три сестрицы разом на него глянули, и в очах у них появился знакомый блеск, напомнивший Ивану ледяную воду озера.
— Уже отведала. Мог бы и помягче быть. Вот завтра с поваров стружку-то сниму.
— Кнутом, я полагаю?
— По мере надобности. Дело-то нешутейное...
— Окромя тебя, никто не жаловался. (Надо бы все же поостеречься, иначе купанья в проруби не миновать!) Ладно, поговорим об ином... Ты выбор-то уж сделала?
Средняя, Лизавета, окинула взором Ивановых собутыльников и хмыкнула в кулак, что отнюдь не пристало царевне.
— Матушка говорит, будто ты их всех созвал. Верно ль? Иван натянуто улыбнулся.
— Вроде того... Ну так что, Катюша?
— А ничего!.. Был один, в серо-голубом кафтане... да что-то я его больше не вижу.
— А прочие, стало быть, не по нраву? Даже кривоногий Темир?
— Зато тебе, Ванюша, видать, по нраву зимнее купанье, — улыбнулась ему Елена такой сладчайшей улыбкой, будто стекла в варенье подмешала.
Иван сел на угол стола и хлебнул вина для храбрости, понимая, что это уж было последнее предупреждение.
Еленка обычно и не грозится: угрозы у Кати внушительней выходят — благо повыше она да покрепче, — а младшая без предупрежденья действует, потому Иван отодвинул подале от греха стоявшую пред ней на столе миску с творогом.
— Зря ты это, — заметила Лизанька. — Тебе на шапку аккурат украшений не хватает.
— Да сверху бы миндалем присыпать, — добавила Катерина, катая в ладонях заморские орешки. (Бог с ними, с украшеньями, подумал Иван, без глазу б не остаться!)
— Я так мыслю, что и у Сергей Степаныча надежды нет в нашу семью войти?
— Избави Бог! — воскликнула Лиза. — Но ты, поди, об его достоинствах больше нашего ведаешь.
— Ведаю, что скрывать. Да, боюсь, достоинства его не для девичьих ушей.
— Отчего ж не послушать, братец? — Катя высыпала орешки на стол и мечтательно подперла подбородок ладонями (девиц хлебом не корми — дай сплетнями насладиться). — Поведай нам, неученым, покуда не пришла тебе пора в озере купаться.
— Хвастать больно горазд! — выпалил Иван. Сестрицы захлопали глазищами.
— И только-то? — удивилась Катерина.
— Об чем хвастать? — полюбопытствовала Лизавета.
— Начал, так договаривай! — потребовала Елена.
— Об том, сколько выпить может.
— Нашел, об чем хвастать! — фыркнула Катя. — Может, нам с ним потягаться?
Иван краешком глаза увидал, как Сергей, Николай и Павел откупорили новую бутылку.
— Ну-ну! — понукала Лизавета. — Чай, об том, что, сколь ни выпьет, все на ногах держится?
— Не скажи. Иной раз и подносить ему случается.
— Что подносить? — насторожились сестры.
— А уж это что придется — таз али шапку двухаршинную. Да не единожды,неумолимо уточнил Иван и при виде их лиц широко ухмыльнулся. — Ну, пойду к гостям. Про Николая с Павлушей, уж не обессудьте, расскажу другим разом...
— Ты что это, сынок, вековухами сестриц сделать надумал?! Царь Александр в сердцах вышагивал от окна к трону. Сей путь проделал он уж раз триста, ожидаючи студеным утром Ивана-царевича. Царевич смолчал, ибо понял, что батюшка и не ждет от него ответа.
— Ведаешь ли, во что нам обошелся пир намедни, а?!
Так я тебе скажу: в пять пудов серебра — ты и сам столько не весишь!.. Промежду прочим, тех пяти пудов хватило б на приданое одной из твоих сестер, кабы не промотали впустую их! Благодарствую, Иван Александрыч! Низкий поклон тебе!
Царь явно не желал слушать возражений, но Иван все же решил попытать счастья:
— Государь... Батюшка...
Серебристая грива взметнулась вкруг царской главы.
— Покуда это дело миром не решится, запрещаю тебе величать меня батюшкой! Мы теперь не скоро забудем, как ты всех нас в дураках оставил!
У Ивана пересохло в глотке, слова не шли с языка. Как гласят летописи, царский гнев на сыновей в былые времена порой выходил из берегов и для последних хорошим не кончался, как ни каялись после отцы.
— Ваше Величество, пущай они приятели мои, но, Богом клянусь, ни одного из них не пожелали б вы в зятья.
— Да я, олух ты этакой, не о приятелях твоих пекусь, хоть и не возьму в толк, для чего их на пир позвали. Но прочие-то гости!.. Ведь это твои речи, охальник, настроили сестер на такой лад! Кажного князя, кажного боярина, прости Господи, языками изъязвили! Поди-ка сыщи мужьев таким строптивицам! Царь Александр побарабанил пальцами по высокой спинке трона, тяжело опустился на бархатные подушки и стал рассеянно поигрывать жезлом, отчего сын поневоле держался поодаль.
— Князь Олег Ярославич больно тучен! Князь Александр Ярославич больно щупл! Константин-богатырь больно высок, а Мстислав Михалыч ростом не вышел! Борису Ростиславичу бороду бы сбрить, хотя всякому ведомо, что не переживет он сего позору! У Рюрика Юрьевича, сына боярского, напротив, рожа больно гладка, а куда ж ему, бедному, деваться, коль он тебя на два годочка помоложе, вот бороды и не отрастил!
Слушая гневливые речи отца, Иван заливался жарким румянцем — впору залу отапливать Теперь уж не перечь царю, внушал он себе, не то потом во всю жизнь грехов не замолишь.
— Так сам выбери им женихов, — осторожно вымолвил он, не спуская глаз с царского жезла. — А заодно и мне невесту.
— Нарушить слово данное — таков твой совет!
— Коли нужда заставит...
Иван повторил любимую присказку отца, надеясь, что он ему на то не попеняет, однако же заскрежетал вдруг жезл об пол, а царевич мигом отскочил да бежать навострился.
— Так-то! — кивнул Александр Андреевич. — Оно, пожалуй, и дойдет до этого.
Но по лицу его было видать, что гроза миновала, осталось лишь легкое недовольство, хотя и его умные люди предпочитали стороной обходить. Царь откинулся на троне, разгладил усы большим и указательным пальцем, чтоб не висели, а закручивались серебристыми витками над верхней губою.
— Скажи-ка, Иван-царевич, не заприметил ли ты средь наших гостей кого достойного? Не из тех, что на царевен позарились, а из тех, что за ради дружбы к нам явились?
— Купцы жидовские, — ответил не раздумывая Иван, — да торговцы из халифата. А еще татары кривоногие в халатах, что с убиенных сняты. Да двое... нет, кажись, трое молодцов, незнакомых мне. Князьями нареклись, да только сам Стрельцин не ведает, в каких владеньях те князья обретаются. Ну и, ясное дело, князья великие, коим на наше царство...
— Остерегись, Иван! — Царь сурово глянул из-под мохнатых бровей и выбил частую дробь на подлокотнике престола. — Остерегись! Не время шутки шутить, клянусь Васильем Блаженным! А за приметливость хвалю. И верно, торговцы, да не из Хазарского халифату.
— Откуда же?
— Сам знаешь — из Киева да Новгорода. Аль из Новгорода да Киева. Прибыли поглядеть, как мы престолонаследие обеспечиваем да приданое копим. И на том тебе спасибо, что не донесут они великим князьям ничего утешительного!
— Ежели те соглядатаи все еще в стенах града, — процедил Иван, — так разыскать их, поснимать
