И ветер, поднимающий его небольшими, едва заметными воронками. И бескрайний, бушующий океан — темнеющий, сумрачный, все ближе накатывающийся белыми барашками неугомонных, вспенивающихся волн. Если так и лежать: на спине, раскинув руки и сгребая ими песок, собирая его вокруг себя и не закрывать глаза — можно чувствовать теплоту берега, видеть бесконечную голубую бездну еще совсем безоблачного неба, слышать рокот океана, его глубокое и размеренное дыхание и ощущать, как ветер с тревогой охватывает тело — предчувствовать приближение шторма. Насыщенная красками, рокочущая и пенящаяся, отдающаяся эхом от биения сердца жизнь.
Говорят — правда ли это? - что цветные сны часто бывают только у детей и тех, кто уже вырос, но лишился рассудка. Первые купаются в ярких красках сновидений потому, что еще растут, потому, что душа их еще не совсем запуталась в паутине опыта, сотканной проворными человеческими лапами из случайных представлений. Вторые же — имели слишком много опыта и сами стали паутиной. Стягивающие, душащие сами себя — они слишком хорошо, однажды, рассмотрели все вокруг, чтобы вернуться обратно в бесцветную реальность рассудливых людей.
Все началось с того, что она проснулась.
Ветер, песок и бушующий океан. Мерцающие в солнечном свете песчинки на губах, на ладонях; они падают с голых плеч, когда она поднимается и, оставляя едва заметные следы, направляется к самой кромке берега — туда, где сидит он, обхватив голову руками, пропитанный соленой водой и развеваемый ветром. Она опускается рядом с ним на колени. Она берет его еще теплую руку и прижимает к себе, думая, что так ему будет теплее. На его короткостриженной голове виден свежий шрам — длинная, извивающаяся розовая полоса там, где еще совсем недавно была рваная рана. Он, как всегда, молчит. Смотрит на нее, будто пытаясь что-то понять в ее взгляде, рассмотреть в глазах то, что его так беспокоит. И молчит. Ей становится вдруг ясно, что он знает, точнее - помнит о ней все — с самого начала, который ей неведом, и до самого конца, который еще не наступил.
Возможно ли это все? Дыханье его так близко и руки его так нежны, что, скорее, невозможно поверить в запутавшуюся реальность невозможных событий, чем в то, что, кажется теперь, было рядом всегда, - только не хватало сил прежде отличить пустоту окружающей тишины от всеобъемлющего молчания. - Возможно...
Возможно!
Теперь — только бы остаться! Только бы не возвращаться снова туда, где сонное утро наполнено кляксами ползущих по тротуарам теней, спускающихся впопыхах, расталкивающих друг друга на пути в Тартар, озлобленно жмущихся друг от друга, громыхая железными колесами, мечущими искры на крутых поворотах в темную и сырую, бездонную пропасть.
Только ветер, обнимающий свежестью тело, только океан, прильнувший к босым ногам, только он — говорящий с бьющимся от него сердцем.
Но теперь что-то идет не так. Тепло его рук угасает, а сам он каменеет, превращаясь в стоящего на коленях истукана. Зрачки его глаз светлеют и замирают. Губы, в застывшей доброй улыбке, покрываются мириадами поблескивающих на холодном свету песчинок. У нее возникает неодолимое желание сейчас же его поцеловать, что сделать прежде она не решалась. Ее губы едва прикасаются к его губам, ее рука нежно обвивает его окаменевшую шею. Но происходит непоправимое: песчинки осыпаются с его омертвевшей улыбки, так же как и с глаз тонкими струйками осыпаются вниз, оставляя уродливые борозды на побелевшем лице его, все больше и больше вбирая в себя его песочное тело. Несколько песчинок, сверкая, остались на ее губах. Она еще не успела опустить руки - теперь уже обнимающие пустоту, как порыв ветра завьюжил его останки и в одно мгновенье рассеял их по всему песчаному мертвому берегу.
И больше ничего.
Перед ней - умиротворенные, чернеющие холодные воды, вокруг нее - искрящийся песок и тихое, слишком тихое пение ветра, но за спиной - едва уловимо - слышится скрежет, словно невероятных размеров, мурлычущий кот, играючи царапает нависшее металлическое небо. Обернувшись на отвратительный, нарастающий звук, она видит сидящую в отдалении на песке человеческую фигуру. Она поднимается и идет по направлению к ней, вспахивая ногами песок. Шаги становятся все тяжелее, дыхание все тягостнее, но с каждым новым шагом фигура становится все более ясной, а очертания ее - более знакомыми. Ноги, от чрезмерного напряжения словно налившиеся свинцом, уже утопают в поглощающем тело песке.
- Вставай!
Точно так же утопает и фигура - приближающаяся, теперь она - точная копия, зеркальное отражение ее самой. Вырывающаяся изо всех оставшихся сил из песчаной трясины, она тянется к своему отражению, в точности повторяющему ее движения.
Каждый рывок дается с неимоверным трудом. Раскрывающиеся губы осыпаются, словно съедаемые воздухом, вены на шее взбухают от напряжения, но из раскрытого рта не доносится ни звука. Руки тянутся к собственному отражению, словно к последней возможности вырваться из песчаного плена.
- Вставай же! Слышишь!
И все же ей удается дотянуться кончиками напряженных в последнем усилии пальцев. Прикоснувшись к собственному мятежному 'я', так отчаянно рвавшегося к ней, она чувствует приятный, разливающийся по венам холод. И прежде, чем полностью погрузиться в зыбкую темноту, она чувствует как немеет ее рука, медленно осыпающаяся песком.
- Вставай! Ну же!
Темнота вдруг наполнилась звуками и вполне знакомыми запахами. Что-то шипело на сквородке в дальнем углу просторной комнаты. Пахло ветчиной и апельсинами. Она проснулась. Не открывая глаз, она слушала, что происходит в квартире. Притворяясь еще крепко спящей, перевернулась на другой бок, правой рукой под скомканным одеялом пытясь нащупать рукоять спрятанного давеча ножа.
- Ты не его ищешь, Зоя? - едва заметно улыбнувшись, произнес знакомый голос, испугавший ее. Алмаз, тот самый 'ночной спаситель', сидел прямо напротив нее и чистил апельсин, аккуратно срезая ножом податливую толстую кожу. - Просыпайся уже, соня, теперь пора.
Кроме него в комнате находились еще двое. Один что-то готовил на кухонной плите, то и дело заглядывая в холодильник и был настолько поглощен своими кулинарными занятиями, что совершенно не обращал внимания на все вокруг происходящее. Второй же - казавшийся слишком огромным за небольшим кухонным столом - бородатый, в смешной, маленькой вязаной шапочке на затылке, склонившись над разложенным на столе жилетом, колдовал с проводами. Рядом лежали внушительные куски того-самого 'мыла', что накануне привез долговязый студент. Здесь же, по полированной поверхности стола были рассыпаны гвозди, какие-то гайки, болты и блестящие металлические шарики, наподобие тех, что бывают в подшипниках.
- Я так понимаю, это для меня наряд готовится? - Зоя усмехнулась, встала с кровати и, обхватив лицо руками, вдруг закричала, - Господи! Да что вы все за уроды-то!
Незваные гости, несколько обескураженные внезапным криком, молча уставились на нее.
- Хоть бы выспаться дали, - продолжила она, - впрочем, это лишнее.
- Может, апельсина? - невозмутимо произнес Алмаз и улыбнулся.
Когда она вышла из душа, на столе ее уже ожидал завтрак. Еле уместившийся за столом 'бородач' и 'кулинар' уже почти прикончили свой завтрак: яичницу с сыром и ветчиной. Стоявший у подоконника Алмаз, увидев ее, подошел к столу и услужливо отодвинул стул, приглашая ее сесть. 'Кулинар', закончивший с трапезой, налил ей кофе. 'Попробуйте, Зоя. - произнес он. - По-моему, завтрак получился отличный.'
Зоя молча окинула взглядом всех троих. Чувствуя как подбирается к горлу ком, она все же выдавила из себя:
- Это произойдет сегодня?'
- Нет, Зоя. - ответил Алмаз, снова отойдя к окну, - это произойдет завтра.
Она обхватила обеими ладонями кружку с кофе, буду согревая их, и отхлебнула дымящегося напитка. Ее действительно стало, едва заметно, трясти. Пытаясь унять накатившую дрожь, она съежилась, тем самым еще сильнее ощутив свою слабость.
- Как это будет? - после недолгого молчания произнесла она, наконец взяв себя в руки.
- Все очень просто, Зоя. - ответил Алмаз, все также стоя у окна. - Как ты знаешь, этот город, как и несколько других, готовится к Олимпиаде. Сюда съезжаются полицейские со всех регионов. Среди этих...
