всадников и пехотинцев, развёрнутые стяги и сияющие зеркала доспехов, ржание и звон – всё было почти как в тех моих видениях, которыми я ни с кем не делился. Только сейчас нам махали руками и смеялись, приветствуя.
– Тангата, – крикнул Эуген. – Брат, я иду, слышишь?
– Погоди, мальчик, я с тобой, – Мансур подхватил его под локоть рукой в охотничьей перчатке с раструбом, и оба стали пробиваться сквозь ликующую толпу туда, где стремя в стремя со стройным всадником в вороных латах восседала закованная в серебро фигурка амазонки.
– Ида. Моя Ида! – крикнула Ромейн. И ринулась туда без оглядки.
Паладин в доспехах и рогатом шлеме диковинного вида, куда больше похожий на жука-рогача, чем на обыкновенного человека, обернулся на её истошный вопль…
– Это мой данна, – тихо проговорила Маннами.
И посеменила по мягкой траве как была босиком, соблазнительно сверкая голыми пятками, а всадники почтительно расступались перед обильным шелестом золототканой парчи.
Тогда Верховный Король, наконец, заметил меня.
– Ты неплохо потрудился, сынок, штопая чужие дыры. А есть ли что тебе сказать в своё собственное оправдание? – пророкотал он.
– Может быть, и есть, но искать эти слова я не стану, – ответил я. – Одна смерть покрыла другую, только отчего-то я не вижу рядом с тобой королевы. Возможно, она пребывает в иных краях, кои поистине можно счесть блаженными; и хотя нельзя зачеркивать сделанное и менять человека на человека – вот, смотри.
И вывел перед королевским войском мою Харуки.
– Нет во всех обитаемых мирах никого, сравнимого с нею по гордости, уму, красоте и изяществу. Никто не смеет овладеть ею против воли. Вот подруга, достойная тебя, – если ты сумеешь склонить к себе её сердце.
– Что же, ты ответил достойно, мой Моргаут, – сказал король, принимая юную Весну на седло. – И оплатил мне, как и другим, все протори. А как насчёт тебя самого? Слыхал я, что ты бы отдал всё в подлунном мире, лишь бы бежать у моего стремени подобно верному боевому псу. Это правда, Кабаль?
Я хотел сказать, что нет, но он и так это понял. И прекрасно знал, почему.
Нельзя исчерпать никакие долги до конца.
Небеса закрылись. Церковь оплотнилась и загустела вокруг тех, кто остался, величавые звоны заглохли. Еле можно было разобрать утешительные слова, которые Блэз говорил Валентине, что держала на руках грустного толстенького Бонами. Пройдя опушкой леса, я свернул и подрылся под ограду из песчаника, сложенного всухую, – большого труда это не потребовало, хотя прежний лаз был рассчитан на собаку несколько меньшего роста и объёма. Тропинка привела меня к заброшенной конуре, в которой, на моё счастье, было сухо и не так уж скверно пахло: деревом, прокалённым на солнце, сосновой смолой и мышами. Свернулся в клубок, утешая себя, что это временно.
Бонами ещё на подходах к штакетнику сорвался с рук и бойко потрусил по следу: я так думаю, он мигом вник в самую суть вопроса – обмануть такой совершенный нюх на всё человечье, как у него, весьма трудно. Подбежал к будке и трепетно обнюхал мою суровую усатую морду, а потом со звонкой радостью залаял навстречу новой хозяйке, бодро потряхивая тугим хвостиком.
– Тихон! – ахнула Валентина, роняя перед нашими носами эмалированную миску с кормом. – Тишенька мой вернулся!
Что же, всякому – своё счастье. И каждый из нас должен выполнять свой урок: Блэз – благовестить новым обитателям, Валентина – обихаживать потерянные души, а мы с приятелем…
Мы будем возмещать миру нехватку любви.
