порядке исполнения ими церковно–служебных, церковно–административных обязанностей.
Так, канонизируя в 1988 г. Максима Грека, РПЦ одновременно канонизировала и митрополита Московского Макария, который отказал Максиму в ходатайстве перед царем об освобождении из тяжких условий монастырского заключения. «Узы твои целуем яко во святых», — ответил митрополит несчастному узнику, одному из самых просвещенных православных деятелей того времени, неутомимому «правщику» богослужебных славянских книг, но ходатайствовать за него отказался и ничего не сделал, чтобы облегчить участь ученого благочестивого страдальца.
Но бессердечие, проявленное к Максиму Греку, — ничто по сравнению с кострами, на которых сжигали в Москве и Новгороде еретиков сразу же после Собора 1504 г Протесты против этого зверства, звучавшие из глубины приволжских лесов со стороны «заволжских старцев», в т.ч. Вассиана Косого (из рода бояр Патрикеевых) и святого Нила Сорского, были оставлены без внимания, и в истории нашей Церкви появилась страница такая же печальная, как и та, где записаны деяния инквизиции на Западе. Полтора столетия спустя количество таких страниц умножилось — на костер повели уже не еретиков, а православных людей, коими были старообрядцы. Но и заглядывая в глубь веков, мы находим подвергшихся запоздалому прославлению великих страдальцев, принявших гонения отнюдь не от язычников, а от своей же Церкви. Такова судьба святого Иоанна Златоуста, который, будучи осужден Поместным Собором в Дубе, при пособничестве церковных властей (архиепископ Александрийский Феофил и др.) был византийским императором Аркадием дважды отправлен в ссылку. Великий подвижник скончался на Кавказе в конце 407 г. после тяжелейших испытаний.
Можно ли считать, что Церковь не несет ответственности за все эти и многие другие злодеяния? Допустимо ли, как это обычно бывает в церковных кругах, все объяснять «ошибками», заблуждениями и хотя бы даже грехами отдельных церковных деятелей? Ведь, наверное, принятие соответствующих решений и приговоров сопровождалось традиционными для соборов словами: «Изволися Духу Святому и нам!»
Кроме аспекта нравственного, непогрешимость, приписываемая Церкви, имеет еще другой аспект, который можно назвать вероучительным, имеющим преимущественно догматический характер[43]
Уверенность в вероучительной непогрешимости Церкви может быть обоснована обещанием Христа послать Своим ученикам Духа Утешителя, Который наставит их на всякую истину (Ин 15:26). Однако ни в этих словах Спасителя, ни в описании евангелистом Лукой события Пятидесятницы, мы не находим указания на конкретного носителя этой непогрешимости.
Римско–католическая Церковь со сравнительно недавнего времени, а именно с 1870 г когда состоялся 1 Ватиканский Собор, признала такого рода непогрешимость за римским первосвященником в тех случаях, когда он провозглашает вероучительные истины «ех cathedra», т.е. в качестве земного главы Церкви, унаследовавшего это высочайшее звание на земле и соответствующие полномочия от апостола Петра.
В православии такая безошибочность или, пользуясь утвердившейся терминологией, «непогрешимость» приписывается церковным сознанием церковным соборам, в первую очередь вселенским. Хотя соответствующее учение не догматизировано, однако православный человек (как и католик) смотрит на Вселенский Собор как на воспроизведение и продолжение события Пятидесятницы, как на церковное собрание, где действием Святого Духа осуществляется обетование Иисуса Христа: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18:20).
Понимание вероучительной непогрешимости Церкви как дарованной содействием Святого Духа безошибочности соборных деяний резко противоречит истории самих соборов, многие решения которых или отменялись более поздними соборами, или были оставляемы в нарочитом пренебрежении.
Соответствующие примеры уже приводились выше: принятие в 451 г. Халкидонским Вселенским Собором догматических определений, начисто опровергающих принятые всего два года ранее определения так называемого «разбойничьего» Ефесского Собора, оказавшиеся под спудом определения Московского Собора 1551 г. («стоглавого») и др.
Существует и в текущем столетии широко распространился взгляд на народное благочестие как на некое орудие промысла Божьего, придающее Церкви вероучительную непогрешимость. Согласно этому взгляду, хранителем и гарантом истины являются в Церкви не римский первосвященник, не церковная иерархия и не Соборы, хотя бы даже «вселенские», а «народное благочестие», т.е. общественно–церковное сознание, якобы предотвращающее утверждение и тем более господство в Церкви ересей и лжеучений.
В качестве примера обычно приводится судьба объединительных решений Ферраро–Флорентийского Собора 1438 г. На этом соборе, как известно, произошло каноническое объединение Восточной и Западной Церквей, находившихся в разобщении с 1054 г. Но объединительное решение Собора, принятое всеми его участниками, за исключением одного представителя Восточной Церкви, не было реализовано, т.к. уже в 1453 г. т.е. спустя всего пятнадцать лет, Константинополь пал жертвой мусульманских полчищ, что на много столетий ослабило и изменило структуру восточного христианства, сместив его центр из Византии в Россию.
Но непосредственной причиной того, что единение, достигнутое во Флоренции, осталось лишь на бумаге, явился его формальный, лишенный внутреннего содержания характер. Восточные участники Собора не могли идти на предложенный западной стороной компромисс сколько–нибудь искренно и подписывали предложенные им определения только потому, что участвовавший в Соборе император Константин надеялся на помощь Запада агонизировавшей Византии и оказывал на иерархов соответствующее давление. Возвратясь на родину, восточные отцы постарались сразу же забыть о соборных делах и решениях, в чем им очень помогло развитие политических событий: в условиях разразившегося турецкого нашествия ни духовенству, ни тем более несчастному населению было не до церковных проблем!
Ни в этом случае, ни в каких–либо других миряне в своей массе не могли и не могут быть носителем, тем более гарантом правоверия. Наоборот, как показывает исторический опыт Церкви, именно миряне оказываются той питательной почвой, на которой нередко, особенно при отсутствии или даже недостатке просветительного и организующего пастырского и богословского руководства, пышным цветом расцветают обрядоверие, суеверие, начетничество, буквоедство, религиозный национализм и фанатизм, т.е. все те болезни, в условиях которых народное благочестие оборачивается злочестием, чему примеров мы в русском православии видим предостаточно.
Изучая опыт церковной истории, нам следует сделать возвышенный и радостный вывод, что гарантом вероучительной непогрешимости Церкви, как и каждого из ее членов в отдельности является, конечно, не папа римский, не Соборы и не так называемый «глас народа», а Сам Божественный Основатель и Глава Церкви, Господь Иисус Христос, действием Духа Своего Святого не допускающий как Свою Церковь, так и многих ее членов впадать в заблуждения, устраняющие возможность единения с Ним, пребывания в Нем (Ин 16:1–6), спасения, т.е. унаследования жизни вечной.
Все лжеучения, ереси охватывали сознание, сердца и умы отдельных христиан, церковных общин и даже Поместных Церквей по одной основной глубинной причине — по недостатку любви к Тому, Кто сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14:6). Если человек не любит Господа Иисуса, он обрекает себя на заблуждения и на отчуждение (1 Кор 16:22) от Источника света и истины.
Наоборот, устремление ко Христу, усердная обращенность к Нему, деятельное исполнение Его воли, одним словом, активная любовь к Нему предотвращает впадение в заблуждение, и тогда исполняются богослужебные слова: «Свет Христов просвещает всех», — всех, кто желает этого света и раскрывает для него свой ум и сердце.
При этом сохраняется свобода, необходимая для творческого мышления (2 Кор 3:6,17), сохраняется возможность «разномыслии», не выходящих за пределы любящего преклонения перед Христом как перед своим Господом и Спасителем (Ин 20:28; Деян 16:31). Такие разномыслия (1 Кор 11:19) не развращают, не обедняют духовно «разномыслящих» христиан, а наоборот способствуют духовному развитию христианина и всей Церкви в целом, отнюдь не препятствуя спасению. Именно поэтому спасение остается возможным для христиан разных конфессий, но лишь для тех, которые любят Иисуса Христа и тем самым оказываются исполнены Святым Духом (Рим 8:9).
Нам остается рассмотреть еще одно великое свойство Церкви, убежденность в реальности коего является предметом веры, основанной, однако, не только на церковном самосознании, не только на церковно–историческом опыте, но и на однозначном заверении самого Спасителя: «Я создам Церковь Мою,
