опозданием, когда ничего не поправить.
Вот пример предсказания, сделанного Джуной, однако предсказания, облеченного в живописную форму вместо формы словесной.
Туго натянут на подрамник и загрунтован холст. Кисти торчат из банок, наполненных олифой, разбросаны там и сям, так же как обрывки тряпок, которыми пользуются художники для вытирания кистей. Краски пахнут свежо, и запах немного кружит голову, от него делается легко на душе, и странная беспричинная радость разливается в душе. Кто хоть раз прикасался кистью к холсту, собственноручно разводил краски или хотя бы присутствовал при работе художника, поймет, о чем речь.
Джуна рисовала. Композиция картины выстраивалась сама, по какому-то наитию. Облако возникло там, где надлежало быть небесам, парусник, на котором не было видно никого из команды, появился чуть в стороне от центра картины. Теперь художница быстрыми мазками стала изображать берег. И вдруг из разрозненных мазков краски выступило чье-то лицо, которое казалось знакомым. Джуна спросила своего друга, который с интересом следил за ее работой: «Взгляни, кто это?»
Собеседник назвал имя их общего товарища. И подтвердил — его профиль.
И тут же, без вмешательства извне, будто повинуясь какой-то мистической силе, картина изменилась. Вернее, она осталась прежней — краски, композиция, сюжет. Изменилось прочтение нарисованного. Облако представилось облаком смерти, оно доминировало на холсте, ему подчинялись и парусник, и берег, в котором странно отразилось лицо друга. Джуна в ужасе бросила кисть.
Поздно, поздно! Должное свершится, свершилось. На следующий день Джуна узнала, что человек, чье лицо возникло на ее картине из случайных мазков, неожиданно и скоропостижно умер.
Итак, предсказание в стихах и предсказание в картинах. В духовном мире Джуны поэзия и живопись связаны особо. Видение чернобыльской трагедии пришло и в виде строчек, требующих расшифровки, и в виде букв, складывающихся в слова, и в виде рисунка, сделанного на листе подвернувшегося под руку блокнота.
Вот еще одно предсказание и еще один вариант связи словесного и живописного в мире Джуны. На сей раз сюжет картины, так и оставшейся неоконченной, заимствован из притчи «Русалка». В придуманной Джуной истории рассказывается о девушке, погибшей в море. Ее возлюбленный остался на берегу, а она не вернулась к нему.
На холсте переливался не высохшими покуда красками старинный корабль. По замыслу живописца, другой корабль должен был плыть навстречу ему. И опять неожиданное видение. Море было нарисовано с самого начала. Ничего в нем не было. Джуна хотела сосредоточить внимание зрителей на кораблях, вода служила только лишь фоном… Но из воды на глазах художника проступает лицо мертвого человека.
Тело мигом объял испуг. Она больше не хотела смертей. Довольно мистических превращений. Кистью, по свежей краске, Джуна закрасила изображение. Все. Нет ни корабля, ни моря. Есть беспорядочные и бесформенные мазки.
Теплоход «Адмирал Нахимов» столкнулся с сухогрузом. Об этом она узнала наутро. Погибли люди. Джуна уверена: не остановись она вовремя, допиши картину до конца, жертв было бы намного больше.
Возможно, она права. Мистическая связь между событием и живописным изображением, разумеется, существует. Кто знает, вдруг эта связь двухсторонняя и при определенных условиях художник, сам того не желая, уже будет не медиумом, принимающим сигнал, а генератором сигнала?
Существует связь и между словесным и живописным изображениями. Выбери Джуна сюжет чисто живописный — те же старинные корабли, то же море, — может быть, таинственная цепь соответствий не замкнулась бы. Но за вполне нейтральным изображением стояла записанная словами история, история с печальной концовкой. Семантика живописной работы усложнилась, соотношение красок и форм подкрепилось прозаическим сюжетом. А вдруг незаконченная картина послужила ретранслятором для сюжета притчи? В таком случае Джуна, несомненно, права: законченная картина обладала бы способностью к ретрансляции во много раз большей.
Сами картины она строит особым способом: «Те, кто обладает сенсорной чувствительностью, легко обнаруживают сигналы, идущие от моих картин. Я распределяю на них энергию так, чтобы источниками сигналов стали основные композиционные точки. Так легче человеку, и не обладающему высокой чувствительностью, получать сигналы, которые я ему посылаю. А в них, поверьте мне, содержится и никогда не иссякает целебная энергия». Следовательно, к живописному сообщению и к сообщению чисто сюжетному добавляется сообщение энергетическое.
Пусть художник руководствовался самыми благими намерениями. В определенных ситуациях энергия его картин может трансформироваться, включаться в потоки других энергий, усиливая их, или по чужому энергетическому потоку проецировать сюжет картины в разные точки пространства и времени.
Тем более живописная практика Джуны далека от привычных стандартов. Бывали случаи, когда в творческом порыве она вкладывала в очередную картину энергию с избытком. Однажды, пытаясь дать выход накопившимся эмоциям, она взялась за новую работу. В те времена Джуна не пользовалась кистями или мастихином, а втирала краски в холст кончиками пальцев. Труд был настолько напряженным, что у нее даже к концу сеанса разболелась голова.
Навестивший ее в этот день друг попросту испугался — картина была перенасыщена энергией, от нее било током. Но подлинный ужас испытал он, заглянув на кухню. Излучение оказалось таким сильным, что стаканы, стоявшие на кухонном столе, полопались.
Но все же эта глава посвящена не живописным работами Джуны, а ее друзьям. И потому, используя удобный случай, вернемся к рассказу о них. Хотя и следующий эпизод из жизни Джуны кое-что добавляет к пониманию ее живописи.
Друг Джуны художник Виктор Грушеван очень переживал, ожидая того момента, когда станет отцом. Жена его лежала в больнице на сохранении, а он, томясь одиночеством, просиживал в мастерской Джуны, наблюдая за ее работой. В ту ночь Джуна писала картину, на которой изображался ребенок в лотосе в окружении моря и гор.
Гость собрался уходить, сославшись на поздний час. И в ответ услышал резкое предостережение хозяйки мастерской: чтобы ребенок родился здоровым, картину обязательно надо закончить сегодня.
— Врачи сказали, что надо ждать еще две недели, — возразил гость.
— Не через две недели, а в нынешнюю ночь! — Джуна была непреклонна.
Последний мазок. Картина закончена. Гость ушел, когда на улице уже светало.
А днем телефонный звонок. У Виктора родился сын, и счастливый отец приглашал Джуну стать крестной ребенка.
Забавный эпизод. Приятные ожидания, хорошие люди, занимающиеся интересными делами. Не хочется вспоминать ни о чем плохом, темном. Но жизнь Джуны была совсем не безмятежной, и в трудные периоды на помощь ей приходили друзья. Помогли они пережить и страшный «мертвый сезон».
Однако закончить эту главу, названную строчкой из стихотворения Беллы Ахмадулиной, хочется рассказом, где Ахмадулина оказалась одним из действующих лиц. Хотя сначала следует сделать маленькое отступление.
Джуна была в прекрасных отношениях с Ираклием Андрониковым, всеобщим любимцем, обаятельным человеком, затейливым рассказчиком. Перед тем как сделаться верным товарищем Джуны, он был ее очередным пациентом. Человек немолодой, Андроников болел болезнью Паркинсона в столь сильной форме, что даже не мог сидеть на стуле. Эту тяжелую и мучительную болезнь Джуна вылечила за несколько сеансов.
Пользовался чудодейственными способностями Джуны и Леонид Леонов. Как-то они одновременно оказались у Джуны. Она совершала лечебные пассы и по ходу дела рассказывала любопытный сон, который недавно видела. Во сне женщина, облеченная в черное платье, подарила Джуне пояс, украшенный четырьмя камнями.
Слушатели смеялись и мило подтрунивали над рассказчицей. Однако едва замолк смех, в гости к Джуне пришла Белла Ахмадулина. Она была одета в черное платье, ибо всегда отдавала предпочтение чистым цветам — белому и черному. Просидев некоторое время, Ахмадулина стала прощаться. И вдруг протянула Джуне пояс, украшенный четырьмя топазами. «Вот, возьмите на память!»
Присутствующие при этом Леонов и Андроников были потрясены. Камни Джуна бережно хранит до
