Все эти языковые границы фактически не являются препятствием к встрече ближайших родственников. И нужен более серьёзный подход к заключению браков, чтобы рождалось здоровое поколение.
Володе Николай Фёдорович, конечно, посочувствовал. Он не стал ничего советовать сыну, боясь, что Володя может опять совершить какой-нибудь выверт со своей второй женой. Мог ведь Володя опять развестись, жениться на казашке, наплодить пяток косоглазых, загорелых детишек.
Тогда уже пришлось бы всю пенсию отправлять в Казахстан, самому до своей кончины работать в какой-нибудь фирме с подвигами в столярном деле!
Володя, после краткого телефонного разговора опять надолго замолчал. Дальнейшие планы его семьи на переезд в Ижевск растворились в многокилометровом расстоянии между двумя странами.
Николай Фёдорович неохотно старился, но всё-равно чувствовал приближение того конца, за которым или ничего не было или, всё-таки, что-то было, но уже совсем неясное, обещанное богом.
Кому везёт упасть бездыханным от малого напряжения сердечной мышцы, не сможет никогда понять того, кто всю жизнь чахнет, скулит о недугах и живёт или существует восемьдесят лет, изводя родственников ожиданием получить наследство. И пусть наследство копеечное в сравнении с богатством олигарха, но лучше быстро получить гнилой дом с тремя-пятью сотками земли, чем годами ждать этой же награды за каждодневную заботу о нытике.
Николай Фёдорович мечтал упасть и умереть мгновенно, потому что ни одной живой души около него не находилось рядом ни утром, ни вечером, ни зимой и ни летом. Поэтому он всё время искал себе занятие не по силам, а чтобы непременно с потом, от которого тело мгновенно худело на весомые граммы. Потеряв надежду увидеться с сыном в этой жизни, он даже ночью не спал, смотрел телевизор. На мгновение он окунался в сон, снова просыпался и упирал свой помутневший взгляд в мерцающий красками жизни экран, ничего не понимая.
Хватало только сил щёлкнуть кнопкой пульта. Темнота окружала его воображение тревогой, глаза расширялись. Сон начисто вылетал, снова пульт оказывался в руке, снова под убаюкивающие крики и выстрелы американских гангстеров приходил благодатный сон, похожий на жизнь в параллельном мире. Возвращение из этого мира всегда было болезненным поздним утром или днём.
Лень окутывала тёплым одеялом, которое не хотелось скинуть. Две кошки, которых он завёл, не желая этого, сидели перед кроватью и кровожадными взглядами, не мигая, упирались ему в переносицу. Было такое ощущение, что они предчувствуют беду с его кончиной, и поэтому взглядами отдают часть своей энергии старому хозяину.
Именно нужда кормить кошек и поднимала Николая Фёдоровича из нагретой, уютной постели несколько раньше, чем ему этого хотелось.
Нещадно матеря кошек Николай Фёдорович опять обретал образ и подобие человека, суетился до самого вечера, терзая свои мускулы нагрузками, которые далеко не каждому шестидесятилетнему пенсионеру были под силу. А было ему уже шестьдесят шесть. Николая Фёдоровича всё чаще пугал собственный возраст. Он уже догадывался, почему многие умирали в этом возрасте. Испуг и был причиной инфарктов, инсультов и других незначительных жизненных обид, побуждавших старых людей выпить водочки для душевного успокоения.
Водка и причиняла наибольший урон пожилому народонаселению. Уклад жизни как-то мало способствовал уверенному проживанию после шестидесяти лет. Николаю Фёдоровичу повезло. Он занимал своей особой дом, в котором не пожелали жить Володя и дочь Люда. С дочерью дружба не получилась, поддерживать отношения не хотелось. На эту жилплощадь претендовали только кошки, которые приходили на смену умершей или попавшей под трамвай, по очереди охраняя дом от мышей и крыс.
Конечно, в доме было много работы, много в огороде, что старику и было нужно, чтобы не дрябли мускулы. Хотелось, конечно, пожить и в государственной квартире с ванной, горячей и холодной водой, газовой плитой и унитазом в зимние месяцы. Но наступало лето, и благодать окружала его до глубокой осени. Вишни покрывались белой пеной в мае, зелень прятала ветхие заборы от соседей, и сами соседи становились в летнее время ласковее и добропорядочнее. Жизнь в двадцать первом веке поделила земной шар на райские уголки и множество углов, приблизившихся к аду.
Наводнения, ураганы и жуткие пожары уносили великое количество человеческих жизней. Но человечеству и этого было мало. Терракты следовали один за другим, автомобили падали в пропасти, тонули, разбивались при столкновениях, калеча и убивая сотни тысяч любителей путешествий на колёсах. Автоматы неустанно стрекотали, правоохранительные органы не имели надежды работать без жертв в их рядах.
И Николай Фёдорович, взирая на эти неисчислимые беды в экране телевизора, радовался, что живёт в благополучном регионе России, защищённом от мировой чумы многими километрами.
Конечно, здесь тоже были маленькие трагедии. Кто-то страдал, кого-то просто убили. Но
эти вопли о помощи уже не были слышны на соседней улице, и поэтому всем Николай Фёдорович был доволен, с лица его не сходила улыбка, когда он ел, спал или шёл по улице.
Всё это рухнуло в один из вечеров. Николай Фёдорович лениво жевал 'подарок Буша' - куриный окорочок. Голос сына был язвительно-насмешливый. Володя почти плачущими возгласами и с издевательским смешком выдал то, чего опасался отец:
Поздравляю, папаня, тебя с успехами на сексуальном фронте! Гиганту любовных похождений всемирного масштаба - ура! Да такое даже во сне мало кому приснится! Я, кажется, женат на собственной сестре!
Николай Фёдорович слушал молча, ощущая, как волосы на голове зашевелились без сквозняка и потом покрылась спина. Лихорадочно работал мозг над ответом, в голову ударяло током - зачем дал намёк своим глупым языком? Да мало ли таких совпадений в мире! Земля-то вон какая маленькая из космического корабля фотографируется!
-Кто тебе сказал такую глупость? - промямлил он, наконец.
-Анатолий Павлович и сказал! Ты ведь знаешь хорошо Истомина Анатолия Павловича? Или никогда с ним не встречался?
Николай Фёдорович молчал в ответ. Не хотелось вспоминать, что именно из-за брата Ольги Павловны и не сложилась семья. Володя же, послушав молчание отца, выключил телефон, несмотря на то, что отец ещё держал трубку у уха.
Жизнь потеряла оттенок прелести. Смысл жизни, наполненный заботой о сыне, окончательно иссяк. Уже Николай Фёдорович не мог разбудить в себе отцовской привязанности к своей дочери Людмиле. А сводная сестра, тоже Людмила, названная при рождении Любой, не вызывала стремления встречаться или простро писать письма. И вот теперь, когда объявилась ещё одна родная душа, Николай Фёдорович терял собственного сына, который едва ли простит ему полный развал его личной жизни.
Эти тысячи километров за десять лет разлуки и без того охладили их беседы по телефону.
А теперь о чём можно было говорить? О том, что Юлии нельзя мечтать о ребёнке? О новом разводе? А с Леной, у которой здоровый сын родился, для чего было разводиться? Ведь там-то ни он, ни Фёдор Иванович вины не имели! Не могла, что ли та Надя скрыть? Женщина всегда приучена врать мужу о своих грехах!
Николай Фёдорович всё время ощущал непонятное давление на его судьбу, старался не замечать грубую слежку вечно одинаковых сыщиков сначала НКВД, потом КГБ. Да и ФСБ работала теми же методами и с тем же штатом 'сексотов'. Его тяга к сочинительству пугала чиновников, не терпящих и малой доли критики их плодотворной деятельности на благо народа.
Вкрадчиво, без согласия с его стороны, люди лезли с разговором, явно пользуясь психотропными и наркотическими препаратами, одурманивали и разговор переходил на политическую тему. Некоторые даже демонстрировали крошечные магнитофоны.
Вся эта возня вокруг каких-то государственных секретов велась для копеечных льгот в советскую эпоху. И эти же льготы с красными флагами первого мая и седьмого ноября защищались кучкой ярых ленинцев на центральной площади не только Ижевска, но и по всей России.
Николай Фёдорович заметил, что талантливых людей старались больно уколоть именно несчастной судьбой их детей. Уродливая Правительственная махина ломала души гениев, наказывая их детей. Даже Иисус Христос, решившийся пожертвовать собой для спасения человечества, обрёк на страдания и своих
