Дежурный взвод размещался в каземате на батарее. Сводчатый до самого пола бетонный каземат вмещал около сорока человек. Вдоль стен были сделаны нары в два яруса, одетые солдаты вповалку лежали на них, перебрасываясь редкими фразами. В проходе, посредине, под висящей с потолка лампой, стояли стол и несколько табуреток. За столом солдаты играли в шашки.
Приход Звонарева заставил всех вскочить. Родионов подошел к прапорщику и доложил, что первый взвод в составе сорока двух человек, при трех фейерверкерах, выделен для ночного дежурства на батарее.
Чтобы не стеснять своим присутствием солдат, Звонарев поспешил выйти из каземата с Родионовым. Они прошли к орудиям, проверили их готовность к стрельбе, наличие снарядов около них, подошли к прожектору, установленному саженях в пятидесяти от батареи на бетонированной площадке. С моря шел туман. В темноте, внизу, глухо шумел прибой. Весь берег тонул во мраке, и только у прохода одиноко маячил прожекторный луч, пытаясь пробиться через мглу. Вернувшись на батарею, Звонарев ушел в небольшой, похожий на нишу, казематик для дежурного по батарее офицера. Там помещались походная кровать, крохотный столик и табуретка. Помещение скудно освещалось керосиновой коптилкой. Тут же стоял полевой телефон для связи с квартирой Жуковского и канцелярией роты в казарме.
В солдатском каземате около стола собралось несколько человек – Родионов, Лебедкин, Заяц, Белоногов, шепотом ведших беседу. Как водится, ругали начальство и свою солдатскую жизнь.
– Только и думают, как бы изувечить или погубить солдат, сволочи!
– Подожди, кончится война, разборка всему будет. Спросят тут и с них, как они воевали и что делали.
– Пока спросят, нас в живых не будет.
– Нас не будет, другие останутся. Пока мужик будет, будет и солдат. Те и спросят с чижей.
– Малая в том утеха. Надо мной Чиж измывался, а кто с него спросит, мне неизвестно.
– Почем знать, может, и ты, Заяц, сам с Чижа спросишь. Поживем – увидим.
В это время в каземат вбежал сигнальщик.
– К орудиям, японец у берега плывет! – громко закричал он.
– Выходи к орудиям, номерки! – рявкнул за ним Родионов.
Все ринулись к выходу. Около пятидесятимиллиметровых пушек уже маячили в темноте фигуры Борейко и Звонарева.
– Копаетесь, черти полосатые! – кричал Борейко.
С дальномера выкрикивали дистанцию до видневшегося трехтрубного миноносца.
– Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! Тысяча четыреста шестьдесят!
– Гранатой прицел семьдесят! Два патрона, огонь! – скомандовал Борейко.
В бинокль были видны всплески воды от снарядов. Миноносец продолжал идти тем же курсом, не сбавляя хода. Вдруг на нем засигналили огнями.
– Что за черт, не наш ли? – опешил Борейко.
– А что обозначают эти сигналы? – спросил Звонарев.
– Кто их знает; моряки понимают, а мы нет. Надо думать, просят прекратить огонь.
– Соседние батареи молчат. Должно быть, наш.
– Почему же идет со стороны Дальнего?
– Возвращается с моря.
– Рано еще – начало первого, и потом один… – недоумевал Борейко.
Пока разбирали – чей же миноносец, он успел подойти к «Ретвизану» и выпустить в него две мины. С Утеса видели вспышки минных выстрелов на миноносце.
– Японец, сучий сын! Огонь, три патрона, беглый огонь! – не своим голосом кричал Борейко.
С «Ретвизана» загрохотали пушки, к ним присоединились соседние батареи.
Весь берег запылал огнями, но японец уже полным ходом уходил в море, скрываясь в ночном тумане.
– Прохлопали. Обдурили нас япошки своими сигналами. Все наше незнание этих самых морских сигналов! Стреляйте по всем судам, которые ночью без огней на море увидите. Наши должны с опознавательными огнями идти, – распорядился Борейко.
– Тогда их в темноте японцы тоже заметят, – возразил Звонарев.
– Должны же моряки как-нибудь давать нам знать, что это наши суда, а не японские. Ерунда одна получается. Телефон ненадежен, сигналов нет. Пусть бы моряки дали на каждую батарею по своему сигнальщику. Тогда бы и мы их сигналы разбирали. Завтра обо всем этом по команде подам рапорт Белому, – решил Борейко, уходя с батареи.
Солдаты вернулись в каземат, Звонарев к себе. Только дежурные и дневальный тревожно всматривались в темноту ночи. Под утро поднялась тревога: на рейде обнаружились три или четыре миноносца, полным ходом уходящие в море.
Звонарев, памятуя указание Борейко, энергично обстрелял их. За Электрическим Утесом открыли огонь и другие батареи.
Концевой миноносец оказался подбитым и запарил. В это время на Золотой горе взвилась ракета, что служило сигналом прекращения огня. Стоявшие у входа суда подошли к поврежденному миноносцу и взяли его на буксир.
– Ваше благородие, да это наш миноносец. Смотрите, с него снимают раненых на катер! – с ужасом проговорил Родионов. – Японца прозевали, а своего едва не утопили.
Звонарев чуть не лишился чувств от сознания совершенной им ошибки.
Из порта навстречу поврежденному кораблю подошли спасательные суда и начали его осторожно вводить на внутренний рейд. Сомнений больше ни у кого не было.
– Поди есть там и раненые и убитые нами. Не одна баба в деревне взвоет по мужику, которого мы сегодня загубили по дурости своей, – резонерствовал наводчик Кошелев.
Звонарев был в отчаянии. Он сознавал свою вину и вину начальства, не наладившего связь берега с флотом.
– Вы, ваше благородие, не журитесь шибко, – убеждал его Родионов. – Нашей вины тут нет, приказали стрелять, мы и стреляем. Тут и днем на море не поймешь, где японцы, а где наши, а ночью и подавно.
Прапорщик был очень благодарен Родионову за его ободрение. Солдаты молча шли рядом, изредка громко вздыхая.
– Наделали делов, напекли пирогов, только от них самим тошно, – мрачно бурчал Белоногов.
Как ни старался Звонарев уверить себя в своей правоте, это ему не удавалось. В волнении он до самого утра прошагал на батарее и, чуть наступило утро, пошел с докладом к Жуковскому.
– Стоит из-за пустяков волноваться, Сергей Владимирович, – спокойно проговорил Жуковский, выслушав расстроенного прапорщика. – На войне без ошибок не обойдешься. Надо только их учесть на будущее время. Днем, верно, все узнаем от Управления артиллерии.
– Разрешите мне самому туда съездить с рапортом о происшедшем.
– Пожалуйста, но, по-моему, ничего особенного не произошло. Вы не виноваты, просто несчастная случайность, которая может произойти с каждым.
Звонарев на ротной лошади вместе с артельщиком поехал в Управление артиллерии. Стояла неприятная, пронизывающая сырость, напоминавшая Звонареву Петербург. Он «ежился в своей шинели, чувствуя озноб и от холода и от все еще не прошедшего волнения.
Один Борейко, которого он мельком видел утром, неожиданно понял его.
– Хоть вы не виноваты юридически, но все же я вас понимаю и сочувствую вам. Я, верно, с горя бы напился и набезобразничал, но вам этого делать не рекомендую.
В Управлении Звонарев прежде всего увидел писаря Севастьянова, знакомого по первому дню приезда. Он радостно, как со старым приятелем, поздоровался с ним за руку, забывая, что по уставу этого делать нельзя.
Писарь украдкой оглянулся – не видел ли кто рукопожатия, – и затем сразу же сообщил:
– Не извольте беспокоиться, на «Страшном» только двое легко ранены, остальные целы, попортило малость машину, но через два-три дня все будет исправно Генерал во всем винит моряков и уже поджидает
