видать, совсем немного осталось.
Солдаты кряхтели, наддавали, проходили еще шагов десять-пятнадцать и, обессиленные, останавливались. Через минуту опять раздавалась команда.
– Навались! – и люди вновь налегали на лямки.
За час прошли не больше версты, люди и лошади были совершенно измотаны.
Звонарев устроил привал на десять минут. Усталые солдаты повалились на холодную, промерзлую землю, некоторые попросили разрешения сходить за водой, жажда мучила людей не меньше усталости. Прапорщик распорядился доставить из нестроевой роты бочку воды, но фельдфебель отказался ее дать. Обозленный Звонарев сам пошел за бочкой.
– Как ты смеешь не исполнять моих приказаний? – набросился он на фельдфебеля.
– Капитан не приказали. Был такой случай: бочку потребовали для поливки сада, я дал, а капитан потом за это меня выругали и приказали вперед бочку никому и никогда не давать.
– Ты или притворяешься дураком, или в самом дела дурак: то сад полить, а то людей напоить.
– Воля ваша, ваше благородие, без капитанского приказания бочку дать не могу.
– В чем дело? – вмешался подошедший Борейко.
Звонарев рассказал.
Поручик молча хлестнул фельдфебеля по зубам.
– Марш! Сам с бочкой, сволочь, поедешь! – приказал он.
Фельдфебель, утираясь на ходу, бросился исполнять приказание.
– Рассусоливаешь ты с ними напрасно, – заметил Борейко. – Они видят, что ты из штатских, и позволяют себе черт знает что. С лошадьми ничего не вышло. Позвонил было Белый, к Стесселю, так тот просто расхохотался. «У тебя, говорит, Василий Федорович, на то и солдаты, чтобы пушки да лафеты таскать». Так ни с чем и ушел, придется самим тащить. Становись, Сергей, в лямку второго взвода, а я в первый стану, потягаемся, – все веселее будет. А ну-ка, ребята, потягаемся – чья возьмет! – крикнул Борейко солдатам, накидывая на себя лямку. – Смотри, Тимофеич, – обратился он к Родионову, – не подкачай, а то прапорщик с Лепехиным нас потом засмеют.
Солдаты оживились. Вид огромного Борейко, едва влезшего в лямку, показался им забавным. Они начали шутить и пересмеиваться между собой. Первый взвод скоро стал опережать. Звонарев со своими солдатами сильно отстал.
– Эх ты, Лепеха-воха, – кричал Родионов, – совсем у вас, видать, кишка тонка. Мало каши ешь!
– Так у вас же один Ведмедь за целый взвод прет, – пробурчал Лепехин, – а у нас прапорщик хлипкий.
Подождав вторую платформу, первый взвод двинулся дальше.
Только к вечеру все десять станин «были переброшены на Электрический Утес. Солдат, валившихся с ног от усталости, Борейко отпустил спать.
– Кто же на батарее на ночь останется? – забеспокоился Жуковский.
– К пятидесятисемимиллиметровым пушкам довольно будет и восьми человек. Мобилизовать денщиков, писарей да каптенармусов, и я с ними останусь, – предложил Борейко.
Вечером на Утес неожиданно пришли сто двадцать человек мастеровых из нестроевой роты.
– Вы зачем сюда явились, архангелы? – спросил Борейко.
– Подсобить вам малость пришли, ваше благородие, – за всех ответил Братовский. – Дело срочное, и ваши солдаты, видать, вовсе притомились. Мы и отпросились у капитана. Желающих сто двадцать человек набрали.
– Спасибо на добром слове. Только темно сейчас, а у нас ночью разводить огней не полагается, с моря видно.
– Мы, ваше благородие, и при ручных фонарях управимся, – ответил кто-то из солдат.
– Тогда пойдем на батарею.
Людей поделили – одни под руководством Борейко занялись ремонтом орудий, снимали их со старых лафетов, а другие со Звонаревым приступили к сборке новых. Вскоре Утес превратился в монтажную мастерскую.
Звонарев с Борейко до утра не сомкнули глаз. Как только рассвело, нестроевые ушли с батареи, а отдохнувшие артиллеристы встали на работу. Трое суток беспрерывно день и ночь шло переоборудование батареи. Всех солдат поделили на три смены под руководством Жуковского, Борейко и Звонарева. Погода продолжала оставаться морозной и вьюжной, японцы не беспокоили. К вечеру третьих суток наконец вся батарея была переоборудована. Старые лафеты у пушек были заменены у орудий появились щиты и целая система блоков для подъема снарядов. Дальномерную будку и командный пункт для командира перенесли в бруствер.
Наконец погода прояснилась. С раннего утра Борейко уже метался около орудий, последний раз осматривая все заклепки и вновь установленное приспособление для стрельбы. Но японцы не – появлялись, – море оставалось чистым до самого горизонта.
Хотели уже было выпустить пару снарядов прямо в море, чтобы проверить действие новых установок, когда несколько легких японских крейсеров приблизилось к Артуру.
– На дальномере! – завопил радостно Борейко.
– Шесть тысяч пятьсот!
– Пусть подойдут поближе, – решил Жуковский. – Начнем с наименьшей дистанции, – девять верст, а затем будем ее увеличивать.
– Зарядить орудия! – скомандовал Борейко.
Солдаты, с утра томившиеся в ожидании стрельбы, радостно бросились подносить снаряды и новые, еще невиданные на батарее картузы[72] с бездымным порохом: всем хотелось поскорее испробовать переделанные лафеты.
– Эх, и пуганем мы сейчас японцев. Не обрадуются, – оживленно говорил Лебедкин.
– Наводи, Петрович, поточнее, чтобы нам не осрамиться с нашими новыми пушками, – упрашивал Родионов наводчика Кошелева.
На батарее чувствовался общий подъем.
– Не разорвет орудия? – беспокоился Жуковский. – Ведь они рассчитаны на бурый призматический порох, а не на бездымный.
– Рассчитаны с запасом, Николай Васильевич, – успокоил его Звонарев.
– На первый залп людей все же надо спрятать в погреба, чтобы несчастья не случилось.
– Пять тысяч пятьсот! – доложили дистанцию с дальномера.
– Прицел двести пятьдесят, батарея, залпом!
Дула орудий поднялись необычайно высоко вверх. С непривычки казалось, что пушка при таком угле возвышения должна обязательно опрокинуться при выстреле. Солдаты пугливо посматривали.
– Укройтесь в погребах! – крикнул Борейко.
Все, за исключением фейерверкеров и наводчиков, поспешно юркнули в погреба.
– Батарея, пли!
Пять огненных столбов вырвались из высоко поднятых вверх дул орудий. Легкий дымок на мгновение окутал батарею и тотчас растаял. Остро запахло эфиром. Лафеты мягко откатились и стали на свои места. Солдаты моментально выскочили из укрытий и бросились осматривать пушки.
– В первом взводе все в порядке! – доложил Родионов.
– Во втором и третьем тоже! – доложили взводные.
– Падает! – донеслось с дальномера.
– Недолет!
– На полверсты не докинули, – заметил Жуковский.
Затем попробовали стрелять на одиннадцать и двенадцать верст, на пределе получили двенадцать с четвертью верст вместо предположенных тринадцати.
Японцы при первых же выстрелах поспешили уйти дальше в море.
– Итак, вместо девяти с половиной верст дальность увеличили до двенадцати, кругло считая, – резюмировал Жуковский.
– Скорость стрельбы доведена до одной минуты тринадцати секунд на залп и может быть еще
