темноты.
Уставшие за день солдаты после ужина и вечерней переклички сразу же разошлись по койкам; не долго сидел в своем кабинете и Жуковокий. Вскоре весь Утес погрузился в крепкий сон. Только часовой одиноко бродил по батарее в ожидании смены.
В девять часов вечера на пост заступил канонир Давид Заяц-маленький, худощавый еврей, случайно попавший в артиллерию и своим неказистым видом резко выделявшийся среди стройных, высоких, крепких артиллеристов.
Пройдясь по батарее, Заяц поднялся на бруствер и уселся на камень около дальномерной будки: ночью можно было допустить и отступление от устава гарнизонной службы.
Поставив около себя винтовку, Заяц свернул цигарку и с удовольствием закурил. Перед его глазами расстилалось спокойное, чуть туманное море и виднелась цепь ярких огней эскадры.
Мысли Зайца перенеслись в далекие Свенцяны, где осталась его молодая жена с двумя маленькими детьми. Прошло уже почти четыре года, как он их покинул, будучи призван на военную службу и отправлен за десять тысяч верст в Порт-Артур. Больше месяца ехал Заяц до Артура, пытался в дороге бежать, но был пойман, выпорот и направлен под конвоем к месту назначения. Несладко жилось ему и в Артуре. Слабосильный, не пригодный к тяжелой службе в артиллерии, он был зачислен в нестроевую команду.
Заяц промерз, встал со своего места и прошелся вдоль бруствера батареи.
Все было по-прежнему спокойно, по-ночному тихо и темно.
Неожиданно на море прогремел выстрел, за ним другой, третий, загрохотала сразу вся эскадра. Заяц удивленно смотрел на море, не понимая, что там происходит. Потом решил – «моряки маневру делают», и стал спокойно наблюдать за развертывающейся перед ним картиной. Взблески выстрелов, огни прожекторов, столбы воды, взлетавшие вверх при падении снарядов в море, представляли красивое зрелище.
«Здорово жарят, как у нас на состязательной стрельбе», – подумал Заяц.
Подошел разводящий и сонным голосом осведомился, что это за стрельба.
– Ученье у моряков, – ответил Заяц.
Разводящий почесался, зевнул и лениво проговорил;
– Тебе еще полчаса достаивать, сам придешь, разбудишь Белоногова, а я спать завалюсь, – и неторопливо спустился с бруствера.
Вскоре стрельба прекратилась, и Заяц пошел сменяться После смены, согревшись в теплом караульном помещении, он мгновенно заснул.
Разбудили его около четырех часов утра.
– Смена, что ли? – пробурчал он.
– Какая смена, японец войной на нас пошел! Рота по тревоге вызвана на батарею, – ответил ему дежурный по роте.
– Да ну? – изумился Заяц. – Значит, как с вечера стреляли моряки, была война, а не маневры?
На батарее в темноте двигались солдаты. Мерцали ручные фонари. Пороховые и снарядные погреба были открыты, чехлы с орудий сняты, около них толкались солдаты Откуда-то из темноты доносился спокойный голос Жуковского. На море было совершенно тихо. Эскадра по-прежнему усиленно освещалась прожекторами.
Заяц пришел к своему посту у денежного ящика, досадуя на беспокойную ночь. Он еще не верил, что началась война, и считал, что все эго только солдатские побасенки.
– Генерал Белый сообщил, – говорил Жуковский солдатам, – что японцы неожиданно напали на наш флот и взорвали три корабля. Можно ожидать с минуты на минуту нового нападения. Поэтому за мор, ем надо следить в оба и быть готовыми к открытию огня.
Заяц насторожился.
– Неужели и впрямь война? Прощай тогда Свенцяны надолго, если еще живой останешься, – волновался он.
– Прикажите прожекторной команде наладить освещение, – кому-то в темноте отдавал распоряжение командир роты – В случае тревоги немедленно сообщить мне и сразу же вызвать людей на батарею.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.
По голосу Заяц узнал фельдфебеля Назаренко.
Люди ушли с батареи, и Заяц опять зашагал в темноте.
Около восьми часов утра, когда утренний туман над морем стал рассеиваться, на горизонте один за другим стали показываться многочисленные дымки. Несколько миноносцев понеслись им навстречу.
Находившийся в это время на батарее штабс-капитан Чиж приказал дальномерщикам следить за миноносцами, которые не то шли на разведку, не то собирались атаковать появившиеся корабли.
Миноносцы, далеко не дойдя до приближавшихся дымков, вдруг легли на обратный курс, усиленно сигнализируя при этом флагами.
Штабс-капитан решил, что тревога была ложная, и уже начал спускаться с бруствера, когда вдруг загрохотали двенадцатидюймовые пушки с флагманского броненосца «Петропавловск», а затем и других кораблей. Чиж сразу ослабел и должен был опереться о дальнемерную будку, чтобы не упасть: он понял, что перед ним в утренней дымке ясного солнечного дня находится вся японская эскадра.
Быстро нарастающий свист падающих снарядов окончательно вывел его из душевного равновесия. Он кубарем слетел вниз и ринулся в один из бетонных казематов. Тут, под защитой бетонного свода, он наконец сообразил, что ему надо было делать, и послал за ротным командиром.
Вызванные по тревоге солдаты торопливо бежали из казарм к орудиям, озираясь на разрывы снарядов.
По дороге к батарее показались бегущие Жуковский и Борейко, торопливо одевавшиеся на ходу, и Чиж облегченно вздохнул.
– На дальномере! – еще издали заорал оглушительным протодьяконским басом Борейко.
Дальномерщики припали к визирам, наводя их на четко видневшиеся силуэты японских кораблей.
– Пять тысяч шестьсот! – выкрикнул сигнальщик дистанцию до цели.
– Прицел двести пятьдесят, целик[29] право два! – скомандовал подошедший к батарее Жуковский.
Солдаты бросились наводить орудия, длинные и тонкие дула которых медленно поворачивались вслед за движущейся эскадрой.
– Пять тысяч четыреста! – снова закричал дальномерщик.
Чиж рискнул выйти из своего каземата навстречу Жуковскому, смущенно улыбаясь.
– Вы должны были подготовить батарею – к стрельбе, – сухо обратился к нему Жуковский и поднялся на бруствер дальномерной будки. Чиж последовал было за ним, но свист летящих снарядов заставил его вновь быстро спуститься вниз под надежное бетонное прикрытие.
Зато Борейко, расправив свои богатырские плечи, огромными шагами ходил по батарее и громко командавал:
– Наводить в переднюю мачту головного, корабля! Всем одинаков. Поняли, сучьи дети? – и тут же вскакивал на площадку наводчика, сам проверяя правильность наводки.
– Куда, дура, целишь? – кричал он, на испуганного солдата. – Сказано, наводи на мачту, а ты навел на трубу. Поправь, и, ткнув солдата кулаком в бок, Борейко бежал, дальше, не обращая внимания на японские снаряды, уже рвавшиеся вблизи батареи.
– Пять тысяч двести двадцать! Пять тысяч двести! Пять тысяч сто восемьдесят! – ежесекундно выкрикивал дистанцию сигнальщик. Жуковский в бинокль продолжал разглядывать японскую эскадру. Она шла кильватерной колонной[30] параллельно берегу, держа курс на юг. Впереди были броненосцы, а крейсера и более легкие суда держались в хвосте.
– Пять тысяч сто! Пять тысяч восемьдесят! Пять тысяч шестьдесят! – неслось из дельномерной будки.
– Батарея, залпом! – закричал Жуковский, высоко подняв вверх руку в знак внимания.
– Батарея, залпом! – подхватил на другим конце батареи Борейко.
Орудийная прислуга отпрянула от орудий к самому брустверу, наводчики откинулись назад на своих
