При этом голос его, как ни странно, звучал вполне миролюбиво и показался детям знакомым. В следующую минуту они узнали в своем собеседнике давешнего Циркового Мальчика; только теперь, в свободное от работы время, он был не в трико и шапочке со звездами, а в нормальной повседневной одежде.
— Зачем ты это сделал? — сердито спросила его Мэвис. — Тебе что, больше нечем заняться, кроме как подкарауливать ночью прохожих и пугать их из кустов?
— Это была шутка, — сказал Цирковой Мальчик, — и, по-моему, она удалась. А если вы не понимаете юмор, то я в этом не виноват. Вообще-то, я пришел сюда совсем не ради шутки. Днем я стоял за пологом и слышал ваш разговор. Тогда же я решил: а почему бы и мне не поучаствовать в этом деле? Одна беда — сон у меня слишком крепкий, особенно после работы на манеже, когда наездишься на лошади да накувыркаешься до упаду. Вот и сейчас я проснулся слишком поздно. Смотрю, вы уже вытащили ее наружу и даете дёру. Хорошо хоть, вы еле-еле ползли, так что я успел обежать вкруговую и засел тут в кустах. А вы все здорово струхнули. Думали, я и вправду легавый, а?
— Ладно, ты нас подловил — ну и что дальше? — поинтересовался Фрэнк. — Выдашь нас своему отцу?
Последнее показалось Мэвис маловероятным — ведь если бы мальчик хотел их выдать, он мог бы сделать это гораздо раньше, предупредив своих о готовящемся похищении.
— Нет у меня никакого отца, — сказал Циркач, — да и матери тоже.
— Мне кажется, вы уже достаточно отдохнули, — заговорила долго молчавшая русалка. — Поторопитесь, а то я скоро просохну насквозь.
Мэвис тотчас сообразила, что для русалки «просохнуть насквозь» было бы так же неприятно, как для обычного человека наскволь промокнуть.
— Извините, — сказала она, — мы…
— И вообще, вы могли бы лучше позаботиться об экипаже, — продолжила русалка. — Я не очень рассчитывала на вашу догадливость, но даже такие недалекие и дурно воспитанные люди, как вы, должны знать, что особам моего ранга необходимо…
Тут Фрэнсис прервал ее грозивший затянуться монолог, вновь обратившись к Циркачу.
— Ну так что ты собираешься делать? — спросил он. — Говори, не тяни время.
— Что буду делать? — произнес тот и с решительным видом поплевал себе на ладони. — Помогу вам толкать эту чертову тачку.
Дети посмотрели на него с удивлением, а русалка приподнялась со своего жесткого ложа и протянула ему маленькую белую руку.
— Ты настоящий герой, — нежно пропела она. — Я могу распознать высокое происхождение и благородную душу даже под маской циркового фигляра. Разрешаю тебе поцеловать мою руку.
— Нет, вы только подумайте… — пробормотал Фрэнсис.
— Целовать или нет? — засомневался Циркач, не столько обращаясь к остальным, сколько рассуждая сам с собой.
— Целуй, — шепнула ему Мэвис. — Главное, чтобы она не сердилась.
Итак, Цирковой Мальчик поцеловал уже не мокрую, но все еще слегка влажную руку Морской Леди, после чего вся троица дружно впряглась в тачку и покатила ее по дороге в сторону моря.
Теперь дело шло уже веселее. Мэвис и Фрэнсис были слишком благодарны своему неожиданному помощнику, чтобы донимать его расспросами, хотя им очень хотелось узнать, что заставило Циркача стать соучастником в краже своей же цирковой собственности. Впрочем, тот не стал дожидаться вопросов и во время следующей передышки сам предложил объяснение этому довольно необычному поступку.
— Понимаете какое дело, — сказал он, — эта штуковина в тачке…
— Прошу прощения, мой благородный друг, — ласково пропела русалка, — но вы нечаянно оговорились. Здесь нет никаких «штуковин» и «тачек».
— Леди, — шепотом подсказала Мэвис.
— …Ну да, насчет этой леди в колеснице: я так полагаю, что она была похищена у своих родных — я говорю не о сегодняшней ночи, а о том, что было раньше, когда ее на аркане выволокли из моря. Со мной однажды случилось то же самое, и поэтому я ей сочувствую.
— С тобой?! — вскричала Мэвис. — Ты был похищен?!
— Именно похищен. Самым гнусным образом, — кивнул Циркач. — Я был тогда еще младенцем и ничего об этом не помню, но после, через несколько лет, старая Мамаша Ромэн, собираясь на тот свет, рассказала мне всю правду. Врать перед могилой ей было незачем. Я так думаю, что старуху напоследок все же приперла совесть, вот она и сболтнула.
— Но зачем они это сделали? — спросила Мэвис. — Я читала в книжках о том, что цыгане воруют маленьких детей, но никогда не могла понять, зачем? Ладно бы им не хватало своих, а то ведь в каждой цыганской семье детей втрое больше, чем у обычных людей.
— Да-да, — подхватила русалка, — эти мерзкие дети только и знали что тыкать в меня палками. Я помню, их было очень много.
— Я был похищен не ради себя самого, а из мести, — сказал Циркач. — Как говорила Мамаша Ромэн, мой отец был важной шишкой, кем-то вроде судьи или прокурора, и однажды он посадил Джорджа Ли в кутузку на полтора года за воровство. В тот день, когда шел этот суд, вдруг начали звонить колокола на местной церкви, и Джордж Ли спросил: «В чем дело? Сегодня как будто не воскресенье». И тогда ему сказали, что у Его Светлости или как оно там называется — у моего, стало быть, отца — родился сын и наследник, и колокола звонят в его честь. Это я родился в тот день. Глядя на меня сейчас, трудно поверить, что я могу оказаться сыном и наследником почтенных, всеми уважаемых людей, но так оно и было на самом деле.
Он печально поплевал на ладони и снова взялся за тачку.
— А что случилось потом? — спросила Мэвис, когда они продолжили свой путь.
— Потом? Потом Джордж отсидел срок и вышел на волю, а я был похищен в возрасте полутора лет — весь в кружевах, цветных лентах и в голубых бархатных башмачках, как оно и положено быть ребенку из благородной семьи. Джордж так меня сдавил, что я не смог даже пикнуть, и никто из домашних не подоспел на помощь.
— Остановись и передохни, мой многострадальный друг, — пропела русалка голосом сладким как мед, — и поведай нам дальше печальную историю своей жизни.
— Я рассказал вам почти все, вот разве что забыл о башмачке. У меня ведь остался на память один голубой башмачок: Мамаша Ромэн сохранила его и еще малюсенькую распашонку — не больше дамского носового платка — с вышитыми буквами «R.V.». Но она не сказала мне, в каком городе или графстве мой отец был важной шишкой. Она обещала сказать это на другой день, но для нее другого дня уже не получилось — старуха взяла да и померла той же ночью.
Он шмыгнул носом и, быстро проведя по глазам рукавом куртки, добавил:
— Мамаша Ромэн была совсем неплохой женщиной.
— Не плачь, — сказала утешительница Мэвис и получила в ответ полную презрения реплику.
— Плакать?! Мне?! С чего это ты взяла? Человек простудил себе голову, а она говорит «Не плачь». Уж вроде не маленькая, должна бы знать разницу между плачем и простуженной головой. Или тебя ничему не научили в школе?
— Меня удивляет, что цыгане не отобрали у тебя башмачок и распашонку, — заметил Фрэнк.
— Они и не знают, что у меня есть эти вещи. Я всегда ношу их под рубашкой завернутыми в бумагу, а во время выступлений, когда приходится напяливать трико, я их прячу в каком-нибудь укромном месте. Вскоре я удеру из этого цирка и пойду по стране искать семью, у которой девять лет назад в апреле был украден сын в таком башмачке и с такими буквами на распашонке.
— Девять лет… Стало быть, тебе сейчас десять с половиной, — промолвила Мэвис.
— Ну ты даешь! — восхитился Циркач. — Как это ты так быстро сосчитала? Мне и впрямь сейчас десять с половиной — тютелька в тютельку.
После этих слов они двинулись дальше и не возобновляли разговора вплоть до следующей остановки, которая произошла уже в самом конце пути — в том месте, где дорога, извиваясь серпантином, спускается с прибрежного холма и плавно переходит сначала в галечный, а затем и в песчаный пляж. Стало заметно
