переломанными конечностями либо вовсе без них, нежели разгуливающими на здоровых ногах.
— Но сам ты, однако, цел и невредим.
— Гнию в подземной норе. И без помощи провидцев знаю, что нить моей жизни может прерваться в любой миг.
— Предел терпения римской церкви высок, — вставил внимательно прислушивавшийся к разговору монах.
Стукнул засов. Юргис вновь остался наедине с лежавшим без чувств незнакомцем.
Усилия оказались не напрасными: товарищ Юргиса по несчастью пришел все-таки в себя. Застонал, приподнял веки, по губам прошла дрожь. Как если бы он проговорил что-то, но столь слабо, что Юргису не разобрать было. Или же узник говорил не по-латгальски?
Юргис перетащил собрата на свою постель, напоил еще раз, растер, успокаивая:
— Выживешь! Выживешь! Только не сдавайся!
Повторил это по-латгальски, по-русски, по-литовски.
Похоже, литовская речь подействовала на лежавшего более прочих. Он повернул голову, открыл глаза. Верно, пытался понять, где он и что с ним. Однако длилось это лишь мгновение, и он снова впал в беспамятство.
— Испустил дух. Вытащить наверх, на псарню. — И появившийся с уборщиками страж уже собрался было сволочь обескровленного в ров. (Свалочные места для убитых и замученных были неотъемлемой частью германских установлений на отвоеванных у язычников землях.)
— Да жив он! Жив! Только что мы с ним разговаривали! — встал Юргис на пути стража.
— Как это разговаривали?
— Как человек с человеком. Словами.
— Какими?
— Обычными. Он пить просил.
— По-латгальски?
— А как же, — соврал Юргис. Раз уж начал лгать, держись дальше.
— А еще что сказал литвин?
— Больше ничего. Пить просил…
— Ничего? Ничего, говоришь?..
Страж замахнулся бердышом, однако не ударил и не стал понапрасну тратить слова, втолковывая узнику, обреченному сгнить здесь, какие способы пыток известны местному палачу и какие из них брат- рыцарь, в ведении которого находятся узники, прикажет применить к язычнику — хулителю девы Марии. Что для дробления пальцев пользуются железными клещами, узник видит и сам. К тому, кто сейчас валяется в беспамятстве, изобретение ливонских рыцарей было применено с толком.
Тем не менее страж оставил лежавшего в покое. И даже проявил снисходительность: велел уборщикам принести еще соломы для подстилки, второй туес с водой и ломоть хлеба.
Теперь Юргис знал: его собрат по несчастью — литвин. Попавший в беду литвин. Может быть, гонец от литовских кунигайтов в одно из русских княжеств, а может быть, литовский торговый или даже знатный человек. Тевтоны могли схватить любого путника.
Может, накрыть его охапкой камыша, которую внесли только что?..
— Спаси бог.
Это литовец сказал.
— Спаси бог, братка. Всего более за то, что растер. Потому и не покинула меня Мать моей жизни. Уже вышла она из сердца и пробиралась в глотку, чтобы улететь. А ты вернул ее назад, в грудь. И спаси бог за то, что заступился перед латником. Я слыхал, как вы разговаривали. Был в тот миг в памяти…
— Не говори много. Ты еще слаб сверх меры.
Юргис снова поднес к губам сотоварища воду, накрошил в рот хлеба, омочил изувеченные пальцы. Хотя много воды на это расходовать нельзя было: впереди долгая ночь была и долгое утро. Да рыцари святой девы могут и вообще забыть о существовании узников на день-другой…
— Юргис-попович… Может, самого ерсикского попа сын? — вслух подумал изувеченный. — Или какого епископа русского?
— И ерсикского, и русского епископа полоцкого. А ты откуда знаешь мое имя?
— Так тебя тевтонский страж назвал. Значит, ты — из герцигских церковников?
— Из них.
— Не слыхал ли, где обретается владетель Висвалд?
— Тут. В подвалах. В оковах.
— Откуда знаешь?
— Пролаза один, переметнувшийся к немцам, хотел меня провести. Звал поглядеть на повергнутого властителя.
— Добром звал?
— Силой не волокли.
— А ты?..
— Не пошел. Почуял: латинистам, заморским оборотням, доставлю этим радость. А то и похуже.
— Братка… — прохрипел литвин.
— Нельзя тебе говорить.
— Мне надо сказать… Мне надо слышать все, что можно, о Висвалде. Пока еще держится во мне жизнь…
— Сделаю! Клянусь, что исполню! — Юргис схватил литвина за руку, чтобы принести обет, но тут же выпустил ее, вспомнив о раздробленных пальцах.
— И доставишь весть… в Аугштайте? — Прерывисто дыша, выталкивал слова литвин.
— Кунигайту аугшайтскому. Подам знак. — Юргис взбил подстилку собрата по беде, чтобы хоть этим попытаться подольше удержать в нем жизнь. Подольше… В том, что жизнь вскоре покинет изуродованную плоть литвина, сомневаться не приходилось. Если бы даже окропить сейчас жертвенной кровью алтари всех божеств латгальских, свалить под священными дубами целые кучи цветов, принесенных молящимися за него, и множество цветной пряжи — все равно тело литвина уже обтекали незримые глазом ужи Матери Призраков. Просто удивительно было, как сумел он всю ночь продержаться в сознании, как хватило у него сил сказать столь многое и важное, сказать так, чтобы его поняли.
Может быть, именно воля не оставить этот мир, пока тайну свою не передал живым, позволила ему пребывать в сознании.
«Молчание — врата мышления, — говорил владетель Висвалд родичам жены и своим людям. — Если некое действие вашего правителя кажется вам непонятным, даже неверным — обдумайте случившееся без слов, спокойно. Если, конечно, полагаетесь вы на правителя и верите, что он свято чтит волю богов и заветы прадедов…»
Как говорят, Висвалд сказал это братьям своей жены, посылая к немецкому епископу гонца с таким посланием: «Накануне Михайлова дня приду в Ригу со знатными людьми из крепостей моего края. Приду, дабы принять от епископа рижского ленные знамена Герцигского государства. Одновременно отказываюсь от прав владетеля земли Талавской, что ныне уже в руках меченосцев. С поры, когда Варайдот из Аутине, Таливалд из Беверина и Русин из Сатекле переметнулись к тевтонам и позволили католическим священникам окропить их головы святой водой римской церкви».
«…Висвалду возвращена будет невредимой жена его, дочь кунигайта литовского, схваченная в плен меченосцами вместе с ее подругами и приближенными. Висвалд получит как ленное владение самое Ерсику и впредь будет править землями, что простираются до Талавы на севере, до Друи на юге, и от левого берега Даугавы на закате до владений русских князей псковского, новгородского и полоцкого на восходе. Владетель Висвалд будет свободен от ленных обязательств перед Ригой в случае войны и не будет сражаться под знаменами немецких рыцарей». Таков был навязанный владетелю Герциге договор.
Не принять его Висвалд не мог. В тот миг владетель герцигский был лишен помощи союзников, русских и литовцев. Хотя сам он со своими дружинами неизменно выступал бок о бок с русскими князьями и
