втягивал воздух ртом, словно не мог дышать носом. — Ну, пошли, что ли?
Последние полмили до передовой Дрегер и сопровождавший его скаут прошли пешком, уже в полной темноте. Светомаскировка и так соблюдалась весьма строго, в эту же ночь — особенно. Лейтенант вспомнил драконовские меры последних дней, даже офицерам за болтовню в публичном месте относительно самого факта будущего наступления — трибунал и усечение звания, это как минимум. Оставалось надеяться, что все усилия не пропали даром и завтра их не встретит шквальный огонь.
Точнее, огонь то их встретит в любом случае, вопрос в том, насколько массированным и убийственным он будет. Чтобы это выяснить, лейтенант решил встретить очередную группу разведчиков и послушать последние новости напрямую, без посредников. Он слишком хорошо знал, как много может дать даже случайное слово, мимолетное наблюдение, которое самому разведчику неинтересно и забудется через час-другой.
«Мы идем в наступление», — подумал Уильям. — Завтра, ранним утром, мы идем в атаку, и дай бог, чтобы это оказалось последнее наступление войны…»
Ему очень хотелось домой, к родным.
Они миновали группу мрачных людей в прорезиненных плащах без знаков различия, столпившихся у чего-то наподобие игрушечной железной дороги, увенчанной вместо паровоза небольшой моделью аэроплана с вздернутыми крыльями. «Плащи» безуспешно делали вид, что ничего необычного не происходит, и вообще, глядеть тут не на что. Обострившийся слух лейтенанта выхватил сказанное с четким американским акцентом «Чертов «жук»… и еще двенадцать тысяч долларов на ветер…».
Когда лейтенант еще не был ни лейтенантом, ни даже Уильямом, он однажды спросил отца, бывшего боксера-тяжеловеса — что чувствует человек, готовый выйти на ринг? Пожилой боец с расплющенными в блин ушами и перебитым носом долго думал и наконец ответил, но совершенно не то, что ожидал услышать семилетний Уилли.
«Сынок, когда боксер идет на ринг, ему очень-очень страшно. Страшно, что его, большого и взрослого человека, сейчас будут очень больно бить».
В полной мере Уильям познал смысл этих слов только попав на войну. Он был храбр, уважаем начальством и солдатами. Сказать «Я из «тоннельных крыс» Дрегера» было даже своего рода шиком, понятным с полуслова. Но все равно перед каждым боем Дрегер чувствовал всепоглощающий страх, каким- то чудом удерживавшийся на границе с паническим ужасом. Этот страх и отчаянную душевную борьбу с ним обычно принимали за сдержанную решительность и Дрегер счел разумным никого в этом не разубеждать.
Так и сейчас, он шагал по извилистым, глубоким траншеям и переходам, высоко поднимая ноги чтобы не споткнуться, а желудок завязывался узлом в ожидании скорого и неминуемого момента. Момента, когда «десантный танк» тронется с места, увозя его туда, где смерть косит людей без разбора, кровь льется как вода, а дивизии сгорают, как солома в огне.
Обычно передовая была почти безлюдна, лишь цепь наблюдателей и передовое охранение — так уменьшались потери от артналетов и внезапных атак. Основная масса солдат отдыхала поодаль, во второй линии, укрывшись под землей, готовая в любой момент подняться по тревоге и с оружием в руках занять позиции. Но сегодня густая сеть траншей кипела скрытой жизнью.
— Здесь направо, — сказал скаут, пропуская вперед Дрегера. — Прямо и до конца, никуда не сворачивайте. Обратно вернетесь так же, я буду ждать здесь, на перекрестке, примерно через час или чуть больше.
— За час не успеют, — отозвался лейтенант.
Скаут сделал непонятное движение, скрытое темнотой и шинелью, не то показывая, дескать времени хватит, не то соглашаясь и молча зашагал налево. Уильям переступил с ноги на ногу, запоминая окружение, чтобы не сбиться на обратном пути.
— Осторожнее, — недовольно сказал сиплый голос откуда-то из-под земли. — Руки отдавишь.
— Извини, — коротко ответил Дрегер солдату, пытавшемуся прикорнуть в тесной узкой нише, отрытой у самой подошвы траншеи, для защиты от осколков.
— Шагай, давай, не мешай спать, — напутствовал другой голос, еще более недовольный.
Коммуникационная траншея была длинной и извилистой, почти без боковых ответвлений, солдатские тени то и дело шныряли в обоих направлениях, тихо бряцая оружием. При вспышках света было видно, что у большинства бойцов затворы винтовок были замотаны чистыми белыми тряпицами. Пропуская очередного прохожего, лейтенант неожиданно усмехнулся, он помнил, как этот полезный обычай «бинтовать ружье» только-только появился в войсках. Причем, по слухам, ввели его как раз саперы, для которых защита затвора от грязи и песка была вопросом жизни и смерти. В последние полгода традиция эволюционировала, теперь настоящий, уважающий себя солдат заматывал винтовку непременно белой и обязательно чистой тряпицей.
Чем ближе человек к смерти, тем более причудливые и сложные ритуалы он придумывает, подумалось Дрегеру. Своего рода колдовство, потаенное желание придумать оберег от смерти.
— Сюда, лейтенант, — донеслось спереди. — Ступайте осторожнее, здесь патроны рассыпали.
Траншея закончилась переходом в цепь окопов, соединенных узкими переходами — только-только разойтись двум людям, и то плотно вжавшись в стену и втянув живот. В ближайшем окопе три скаута в маскировочных халатах всматривались в даль, стараясь разглядеть хоть что-то на нейтральной полосе и далее, на вражеской территории. Стены окопа были добротные, обшитые деревом, доски во многих местах топорщились щепками и пробоинами от осколков, на дне лежали деревянные же решетки, поскрипывавшие под стопами. В углу расположились стойка для винтовок и большой перископ.
— Давно ушли? — негромко спросил Дрегер.
— Недавно, — ответил кто-то, лейтенант не понял, кто именно. — Как раз должны доползать до бошей…
Троица угрюмо возилась с тремя странными предметами. Два приспособления, больше всего похожих на увесистые чемоданы с веревочными петлями вместо ручек, соединялись друг с другом черными проводами. Еще один толстый ребристый кабель отходил от ящика размером чуть меньше обувной коробки, с рукоятками по бокам. Всю эту комбинацию из трех ящиков и проводов старались собрать, но, судя по сдавленным проклятиям, получалось у них не очень.
— Что это? — рискнул спросить Дрегер. Он прекрасно знал, как раздражает солдата не вовремя сказанное под руку слово, но было очень уж интересно — что это такое.
— Ночное око, — коротко и непонятно ответил один из троицы.
— Все, теперь вроде должно заработать, — радостным шепотом сообщил второй.
— Аккуратнее, не разбей стекло, — предостерег третий.
Теперь Уильям заметил, что помимо рукоятей на малой коробке еще и поблескивали небольшие линзы, одна едва заметно светилась мутно-серым светом.
— Новая научная придумка, — соизволил более внятно пояснить первый. — Специальное приспособление, чтобы видеть ночью. Вот этой… — он с видимым усилием водрузил на плечо нечто похожее на большой прожектор. — … Как бы светим. А в окошке все видно.
— Можно взглянуть? — спросил Дрегер с большим любопытством, но без особой надежды.
— Нет, — ожидаемо ответил скаут. — Чертова штука снова не работает. Проклятый прогресс…
— Проверь аккумулятор, — потребовал кто-то из троицы.
Лейтенант промолчал. Скауты ругались и тихо гремели своим чудесным, но неработающим прибором.
А славно было бы, подумал Уильям, если бы и в самом деле получилось приспособление, позволяющее видеть ночью как днем. Сейчас, с наступлением ночи, нейтральная полоса казалась материализованным воплощением кошмаров Босха. По обе стороны, влево и вправо тянулась череда изломанных, уродливых линий, спаянных в безумной композиции. Часто вспыхивающие осветительные ракеты освещали вкривь и вкось поставленные жерди, смертоносную паутину колючей проволоки, вздыбленные доски на месте бывших инженерных сооружений — память о перемещении линии фронта. Подобно древним капищам высились терриконы вздыбленной разрывами земли, чередуясь с угольно- черными провалами, ведущими, казалось, в самую преисподнюю.
И трупы…
