каждым словом проникался насквозь, верил и убеждался, что это так и есть, и нужно поступать так, как советует этот листок… Тут же как молотом ударило по моей голове, что никакого царствия небесного нет и никогда не существовало, а все это простая выдумка для одурачивания народа.
Всему, что было написано в листке, я сразу поверил, и тем сильнее это действовало на меня. С трудом дочитывал я листок и чувствовал, что он меня тяготит от массы нахлынувших мыслей».
Листовка была полна резких, сильных протестов против правительства, приводила яркие, вопиющие факты царского произвола и народного бесправия.
Долгое время держалась в памяти Бабушкина эта первая подпольная листовка. Он понял, что Костин его пригласил к себе неспроста, и сразу же почувствовал себя в истинно товарищеской, дружеской среде.
Семена революционной пропаганды упали на вполне подготовленную почву. Состояние Бабушкина можно было сравнить с положением человека, долгое время бродившего в дремучем лесу, стремившегося к изредка мелькавшему впереди узкому лучу света и сразу вышедшего на залитую солнцем поляну.
Все, что возникало в сознании в не находило объяснения, стало ясным. Вся жизнь Бабушкина приобрела определенное освещение, определенную окраску.
Бабушкин с трудом перевел дух, пытаясь отдать себе отчет в нахлынувших впечатлениях. Такие минуты не забываются…
По разгоревшимся глазам Костина и его товарищей Бабушкин видел, что и они так же сильно, как и он, взволнованы прочитанным. Иван Васильевич понял, что и его новый знакомый Костин тоже усиленно ищет выхода из своей тяжелой жизни, рвется к знанию, общению с людьми.
Бабушкин и Костин подружились. Иван Васильевич интересовался, откуда его новый приятель достал подпольную листовку. Из ответов Костина он догадывался, что тот человек, от которого Костин получил прокламацию, работает в их мастерской. Уверившись в том, что Бабушкин ни в коем случае не выдаст подпольщика, Костин познакомил Ивана Васильевича с Сергеем Ивановичем Фунтиковым, действительно работающим в механической мастерской Семянниковского завода.
Личность этого революционера, его убеждения и характер были во многих отношениях замечательны. Беседы с ним еще более укрепляли в рабочих стремление к борьбе с угнетателями. Но говорить с Фунтиковым было нелегко: на первых порах каждого новичка почти отталкивала прямолинейность, даже более того— резкость, с которой Фунтиков отстаивал свои убеждения.
По воспоминаниям его товарищей по заводу, Фунтиков был прямым, откровенным и решительным человеком. Он никогда не шел ни на какие компромиссы со своей совестью. Скопив за долгие годы работы около двухсот рублей, он пожертвовал их в рабочую кассу. Фунтиков имел один старенький пиджак, ходил осенью и зимой в потертом осеннем пальто я даже не носил чулок.
Рабочие его очень любили, за большую бороду и суровый вид называли «патриархом». Авторитет Фунтикова еще больше повысился после демонстрации похорон (15 апреля 1891 года) широко известного в рабочей среде писателя-демократа, публициста Николая Васильевича Шелгунова.
Н. В. Шелгунов был одним из прогрессивных деятелей своего времени. Никакие репрессии царского правительства не могли сломить боевого революционного духа писателя-демократа. Его статьи, бичующие самодержавие и помещичье-буржуазный либерализм, все чаще и чаще появлялись на страницах передового журнала «Современник». Рабочие столицы зачитывались статьями Н. В. Шелгунова. Когда жизнь писателя прервалась, они собрали значительное количество денег и купили большой венок. На траурной ленте было написано:
Н.В. Шелгунову.
Указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих.
Фунтиков шел в начале похоронной процессии, поддерживая венок. За ним двигалась многочисленная толпа рабочих, студентов, интеллигенции, пришедших отдать последний долг умершему писателю. На половине пути жандармский офицер попытался, было сорвать «крамольную» надпись. Но Фунтиков сам бережно снял ленту с венка и спрятал под пальто у груди. И уже на кладбище вновь появилась на венке волнующая надпись.
…Бабушкин не без робости подошел вместе с Костиным к Фунтикову, — он не раз слышал о своеобразном характере Фунтикова, о его прямых, подчас даже резких вопросах. Действительно, Фунтиков встретил Бабушкина сурово:
— Ну что? О чем думаешь?
— Да книжку бы какую умную почитать… — запинаясь, произнес Бабушкин.
— На что тебе она? Что ты будешь делать, если прочитаешь не одну умную книжку? — пристально вглядываясь в молодого слесаря, спросил Фунтиков.
— Да вот… нас обижают и правды не говорят, а все обманывают.
— А что ты будешь делать, если правду узнаешь? Бабушкин промолчал и, постояв еще с минуту, пошел на свое место.
Но именно эти в упор поставленные вопросы заставили молодого рабочего задуматься над своей жизнью, искать выхода из окружающей его жестокой действительности. «В самом деле, — думал он, — что же надо делать, если даже удастся узнать всю правду?»
Бабушкин все чаще делился своими сомнениями с Костиным. Тот тоже не мог ответить Бабушкину на целый ряд вопросов и пытался, было объяснить всю неправду жизни тем, что попы исказили и затемнили библейские заветы, которые в своей первоначальной основе являлись якобы учением социалистическим. Костин долгое время был, как и многие рабочие, приехавшие в столицу из далеких деревень, человеком очень религиозным и в поисках новых путей пытался все истолковывать с помощью библии. Говорил он плохо, запинался, да и сам под конец объяснения беспомощно умолкал.
Бабушкин только покачивал головой, — нет, никакой «очищенной», «просветленной» библией, хоть ее толкуй до рассвета, не объяснить всего того, что происходило ежедневно на глазах всей массы рабочих.
И с новой силой, еще более жадно тянулся он к книгам, а более всего — к смелым и прямым людям, которые в простых и понятных словах смогли бы объяснить законы жизни.
Бабушкин и Костин каждое воскресенье стали посещать знакомых, беседовали с рабочими Семянниковского и других заводов, исподволь, обиняком задавая волнующие вопросы и мучительно ища ответа.
Хозяин комнаты удивлялся, видя, как круто переменил образ жизни его молодой квартирант: вместо того чтобы в воскресенье проспать до обеда, а затем пойти куда-нибудь на вечеринку, молодой слесарь беседовал с приходившими товарищами по заводу, но не о работе, а о прочитанных книжках, о том, как живут рабочие в других городах. Бабушкин и Костин даже на варгунинские гулянья перестали ходить, предпочитая летом уехать вдвоем — втроем куда-нибудь по Неве на лодке и в уединенном местечке, подкрепившись скромной закуской, поставив на самодельный таган котелок с чаем, всласть поспорить и побеседовать. Мастер тоже стал косо поглядывать на Бабушкина и Костина, пытавшихся теперь под всяческими предлогами избежать обязательных сверхурочных работ. Приятели старались, как можно раньше уйти с завода домой, чтобы пойти в библиотеку за новыми книгами или зайти в гости к товарищам, о которых Костин слышал как о толковых людях.
Постепенно крут знакомых молодых рабочих расширялся. В большинстве своем это были такие же молодые люди, как и они сами, тоже стремившиеся не на вечеринку или в трактир, а к задушевной, товарищеской беседе со своими сверстниками. Друзья знакомились, однако, со строгим выбором.
«…Как только мы замечали, что собеседник начинает соглашаться с нами в разговорах, — пишет Бабушкин в «Воспоминаниях», — мы сейчас же старались достать ему для чтения что-либо из нелегального; но в знакомстве с новыми людьми мы были очень разборчивы. Прежде всего мы старались обходить или избегать всякого, кто любил частенько выпивать, жил разгульно или состоял в родстве с каким-либо заводским начальством. Будучи сами очень молодыми, мы подходили чаще всего к такой же молодежи, а одна или две неудачи совершенно отпугнули нас от людей женатых, средних или выше средних лет, таким образом, выбор оказывался довольно незначительным».
Большинство друзей Бабушкина и Костина были с Семянниковского завода; на этом заводе уже несколько лет подряд происходили волнения, и молодежь часто слышала рассказы пожилых рабочих о том, как несколько лет назад на их заводе появлялись листовки. Вспоминали о бунте, вспыхнувшем в
