— Ты ошибаешься, Филипп. Нам не о чем говорить.
— Закрой дверь.
В глазах Анджелы вспыхнул гнев. Дверь со стуком захлопнулась.
— Что прикажешь еще?
— Анджела, нам есть, о чем говорить. О вещах, которые не касаются никого, кроме нас.
Нас… Нет никакого «нас»! Она позволила себе помечтать о «нас» только однажды. Несколько месяцев назад, когда поняла, что беременна.
Чайник засвистел. Анджела устремилась на кухню и услышала за спиной шаги. Она не хотела смотреть на него, не хотела видеть, каким станет его лицо, когда он предложит ей деньги, и пыталась выиграть время. Она достала кружку, положила в нее пакетик с заваркой и залила кипятком. Когда она наконец обернулась, выяснилось, что Филипп осматривает нераспечатанный конверт, лежащий на столе.
— Я вижу, ты получила результат анализа.
Она пожала плечами.
Он посмотрел ей в глаза.
— Но не удосужилась ознакомиться с ним.
— Нет смысла. Я и так его знаю.
— Теперь я тоже это знаю. Благодаря звонку в лабораторию.
— Ты удивлен? — Она пыталась придерживаться саркастического тона, но голос ее дрогнул. — Неужели ты действительно думал, что я могу солгать в таком важном деле?
— Я часто сталкивался с тем, во что невозможно поверить.
Конечно, он прав. Она сделала глубокий вдох.
— Зачем ты приехал?
Филипп выдвинул стул.
— Сядь.
Это ее дом, а он предлагает ей сесть! Анджела разозлилась.
— Спасибо, постою.
— Стоять придется долго, — ответил он и поставил дипломат на стол. Контраст мягкой черной кожи и поцарапанного соснового дерева был пугающим.
— Не думаю. — Анджела поставила кружку и сунула руки в карманы брюк. Это была последняя вещь из ее гардероба, которую еще можно было носить. — Я знаю, зачем ты приехал.
Он поднял бровь.
— Серьезно?
— Серьезно. — Анджела откашлялась. Почему она чувствует себя так, словно находится в суде? Разве можно отдаться едва знакомому мужчине, забыв обо всем на свете, а потом стоять на кухне и смотреть на него так, словно он твой враг? — Ты хочешь сделать то, что кажется тебе правильным.
На его щеке задергался мускул.
— Да, хочу.
— Иными словами, собираешься предложить мне деньги.
Филипп сложил руки на груди.
— Продолжай.
— И хочешь попросить меня подписать документ, в котором говорится, что я приняла такую-то сумму в обмен на освобождение от всех будущих обязательств. И так далее и тому подобное.
— Тому подобного будет очень много, — ответил он.
С виду это была шутка, но ледяной тон Филиппа говорил об обратном. Анджела ощутила дурное предчувствие.
— Конечно, мы оба знаем, что, какой бы документ я ни подписала, он не будет стоить бумаги, на которой напечатан, — холодно сказала она.
— Ты права.
— Я могу в любое время обратиться к судье и сказать, что совершила ошибку, согласившись на то, что ты собираешься мне предложить. Что мне нужно больше денег или что у меня не было возможности посоветоваться со своим адвокатом.
— Опять верно.
Анджела прищурилась.
— Я говорю это только с одной целью. Чтобы ты не слишком расстраивался, когда услышишь, что я ничего подписывать не собираюсь.
— Отлично, — чуть ли не промурлыкал он.
— Кроме того, я не собираюсь ничего принимать. Я уже говорила. Мне ничего от тебя не нужно.
— А как быть с именем отца в свидетельстве о рождении моего сына? Оно тебе тоже не нужно?
Анджела уставилась на него во все глаза. Что случилось? Как безличное «ребенок» превратилось в словосочетание «мой сын»?
— Отвечай, — резко сказал он и сделал шаг вперед. — Ты уже все спланировала. Но при этом не учла, чего хочу я.
— Я… я… Если хочешь, в свидетельстве о рождении будет значиться твое имя. С какой стати моему ребенку считаться…
— Незаконнорожденным, — холодно закончил Филипп. — Вот слово, которое ты ищешь. А с какой стати ему расти в бедности?
— Бедность не порок!
— Ты не думаешь, что этот ребенок заслуживает большего? Хорошей школы? Дома, который не выглядит так, словно побывал под бомбежкой? По-твоему, его должна растить мать, работающая с утра до ночи и тем не менее не способная свести концы с концами? Догадываюсь, что ты сумела вернуться на работу в свой «Кенгуру».
Он улыбался, но эта улыбка больше напоминала волчий оскал. Конечно, Филипп прав, но признавать это не следует.
— У меня есть план, — сдавленно сказала она.
— Да ну?
Он издевается над ней. Анджела знала, что не должна обращать на это внимание, но он ранит ее гордость, а ничего другого у нее нет.
— Я не собираюсь вечно обслуживать столики. Как только встану на ноги, закончу образование.
— И когда это случится? Лет через пять? Десять?
— Какая разница? Годом раньше, годом позже…
— Конечно, — кивнул он. — А как до тех пор будет жить мой сын?
— Ты говоришь так, словно мой ребенок принадлежит тебе.
Опять эта волчья улыбка! Не успела Анджела опомниться, как Филипп заломил ей руку за спину.
— Этот ребенок принадлежит мне так же, как и тебе.
— Нет! Ни за что! Будь ты проклят!
— За что ты меня ненавидишь? Да, ты беременна, но твоей вины в этом не меньше, чем моей.
— Отпусти! Отпусти меня!
— В ту ночь, когда мы занимались любовью, ты меня не ненавидела, ты меня любила.
— Это была не любовь, а… Это было неправильно. Это было…
— То, чего хотели мы оба. И ты прекрасно это знаешь.
Она попыталась отвернуться, чтобы не видеть его сердитого лица, но Филипп схватил ее за подбородок и заставил смотреть ему в глаза.
— В ту ночь ты умирала от любви ко мне. Не могла насытиться моими прикосновениями и поцелуями, — решительно сказал он и прильнул к ее губам.
Она боролась, пока хватало сил. Укусила его за губу, ударила кулаком в грудь, но Филипп продолжал целовать ее…
Наконец Анджела сдалась и со вздохом раздвинула губы.
Действуй! — подсказывало ему разгоряченное тело. Возьми ее на руки, отнеси в спальню и трахни.
