яблока на блюдце лежали. Константин Юрьевич взял одну.
- Первое обострение было года три назад, - сказал Адмиралов, следуя примеру психотерапевта (яблоко оказалось с кислинкой). - Ну, мне боль снимают на несколько месяцев, потом - опять заново. Я терплю.
- О да, я вижу, вы очень терпеливый.
- На самом деле она у меня застарелая, хотя мне это слово и не нравится... но это только три года как меня прихватило, а так она у меня уже с юных лет есть, только не проявляла себя...
- Да я вижу, она у вас необычная, особенная.
Адмиралов насторожился:
- Как это вы видите, разрешите спросить?
- Ну если б она у вас обычная была и если б вы знали, что она обычная, то и реакции у вас были бы соответствующими. А вы знаете, что она необычная, и реакции у вас, как бы вам объяснить... В общем, для этого, для того чтобы понять, о чем я сказал, надо быть самому психотерапевтом... как минимум.
Оба приподняли стопарики, и, посчитав, что аромат уже распробован и уяснен, оба, не сговариваясь, опрокинули махом.
- Она у меня действительно необычная, - сказал Адмиралов.
Он стал рассказывать, чем необычна и какие у нее особенности. Говорил без обиды на нее, без раздражения, даже с нежностью заметной, - избегая грубое определение «межпозвоночная грыжа», он ее все местоимением «она» обозначал, и никак не иначе. Крачун слушал внимательно, сочувственно, участливо, чутко, он все ждал, что Адмиралов назовет, наконец, заветное имя, сам должен был произнести - без подсказки, но этого не случилось пока. Пока он не настолько раскрылся. Но говорил увлеченно.
- Когда я впервые пришел к вертеброневрологу, - увлеченно говорил Адмиралов, - и показал ему томограмму, знаете что он мне сказал? Он воскликнул: да вы что в детстве на голове стояли?
- Почему в детстве?
- Да потому что он сразу определил, что она у меня совершеннолетняя, погашаете? А я действительно... ну не в детстве, в отрочестве... на голове много стоял. Очень много.
- Йогством увлекались?
- Типа того.
Крачун наполнил.
- Не знаю, зачем это я вам говорю, - опомнился Адмиралов.
- Говорите, говорите, - подбадривал Крачун. - Мне нравится, как вы уважительно отзываетесь о своем недуге. Болезнь надо уважать, относиться к ней по-человечески, с достоинством...
- Вы тоже говорите уважительно, я заметил. А то часто, пустяк, говорят, раз-два и вылечим. А вы - без пренебрежения.
- Спасибо. Видите, как много общего у нас. То, что вы сказали, для меня ценно, поверьте. Мои коллеги, к сожалению, к болезням относятся действительно без должного уважения, часто пренебрежительно... в лучшем случае амбивалентно... А болезнь следует уважать, и врачу в первую очередь. Но чтобы это понимал пациент... с таким я впервые сталкиваюсь. Это для меня особенно ценно. И в человеческом плане, и познавательном тоже... Впрочем, вы не мой пациент. С пациентом бы я не стал коньяк пить. Это нарушение профессиональной этики - пить коньяк с пациентом да еще у себя в кабинете...
- Курить захотелось.
На это Константин Юрьевич ответил:
- «Мартель» предполагает сигару. Терпите! Вы терпеливый! Вы можете! - Он приподнял стопарик. - Ну? За нее. В том смысле, чтобы свой характер она показывала исключительно с лучшей для вас стороны. Ведь есть же у нее лучшая сторона?
- А вы знаете, - горячо отозвался Адмиралов. - Есть!
Но, выпив, замкнулся, не стал продолжать.
Психотерапевт Крачун решил подступиться с другой стороны - рассказать о себе:
- Помню, когда в студенческие годы у меня зуб прихватило, я эту боль воспринимал как нечто предметное, как одушевленное почти... Я с ней разговаривал, как с живым человеком. Случилось это по дороге на юг, и вот, помню, вышел на перрон, это где-то на станции не помню как называется, люди туда- сюда, туда-сюда, а я ей говорю: боль-боль, покинь меня, уйди к тому с бакенбардами... И вы знаете, помогло.
- Магия какая-то, - пробормотал Адмиралов.
- В магию я не верю, - сказал Крачун. - Просто самовнушение.
- Однако жестоко.
- Самовнушение, и ничего более. Неужели вы думаете, боль моя действительно к тому с бакенбардами перешла?
- Вы же психотерапевт, кто вас знает...
- Только не надо наши возможности преувеличивать. Мы не маги, не колдуны.
Он бы с удовольствием поговорил на тему магии и шаманства, но сдержался - разговор мог бы в сторону уши. Адмиралов сказал:
- Я бы ее не стал гнать...
- Боль?
- Я в целом о ней... о том, что вы называете моей позвоночной грыжей...
- А вы как ее называете? - спросил Крачун с напускной небрежностью.
Но и сейчас не удалось поймать на слове Андрея Андреевича, он словно не услышал вопроса.
- Вот говорят, недуг, - рассуждал Адмиралов. - Ну да, недуг. А ко всему привыкаешь. Вот так рукой шевельну, да - чувствительно. Но чувствую, что это я, я шевельнул, а не кто-то другой. Значит я существую! А что, скажем, жена когда пилит, оно лучше?
- Да, жена это очень интересный момент.
- Зубы болят у всех одинаково. Там никаких нет эксклюзивностей.
- Ну не скажите.
- А вот с шейными позвонками иначе бывает. Задняя протрузия межпозвонкового диска, между четвертым и пятым, совершенно у меня особенная, вот это да. А что зубы!
- Вы сказали, что вам не нравится слово «застарелая».
- «Застарелая» - с негативным опенком.
- Да, лучше «старая».
- Какая же старая? Она мне в дочки годится!
- Зрелая!
- Вот.
- Вижу, вам с ней не скучно.
- Абсолютно не скучно.
- Но и слово «грыжа», я заметил, вам тоже не нравится.
- А вам нравится? Были бы вы грыжей, вам бы понравилось?
- Ну как-то надо называть?
- По имени, - сказал Адмиралов. - По-человечески.
Крачун приподнял поощряюще брови, словно спрашивал: ну? ну? ну? - только брови долго не подержишь приподнятыми, - пришлось опустить.
- В молодости, - произнес Крачун тоном человека, решившего излить душу, - когда я пытался зубную боль убаюкивать, то ее по имени называл: Зоя, Зоенька... У меня подружка Зоя была, и она меня бросила.
Ну куда же ближе еще... Совсем уж подсказка. Даже подумал: не переборщил ли?
- Зоя, Зоенька, - пожал плечами Адмиралов. - Что-то болезненное в этом есть.
- А как вашей?
- Нашей - что?
- Вашей - имя.
Так и спросил в лоб.
