тебя, Боренька, небольшой, но есть. Можешь в Женеве под крылом у дядюшки отсидеться, можешь здесь, в России, пулю схлопотать. Девчонка обещала Вове вас обоих пристрелить. — Марта достала из бара чистый бокал, налила в него коньяку и красиво, медленно выпила. — Или все-таки в тюрьму, а, Боря?
Разговаривая с любовником, Домино никогда не употребляла воровскую лексику. Бориса Аркадьевича раздражали слова, смысла которых он не понимал до конца, лишь догадывался по контексту и интонации собеседника. Бизнесмен любил конкретику, а не свои домыслы.
Сегодня Домино позволила себе подпустить воровского жаргона в речь.
— Ну что, Борис Аркадьевич, пойдем сдаваться? Ты сильно-то не переживай, в остроге тоже хорошие люди живут. Когда Вова на дно ляжет, я в хату весточку зашлю, мол, не фраер ты ушастый, а честный пассажир. Столичный фармазон. За это, Боря, будет тебе почет без венчания. — Очень старательно Домино показывала Боре, кто он есть на этом свете.
— Но… — пробормотал Гольдман и замолчал. На большее, чем слабое возражение, сил у него не достало.
Он закатил черные маслины, сверкнул белками и приготовился упасть в обморок. Марта не зря попросила Гудвина остаться. Как олицетворение неотвратимости наказания, окровавленный Гудвин сидел в кресле и нагонял на бизнесмена ужас одним своим молчаливым присутствием.
Марта плеснула коньяку в фужер, сделала вид, что не замечает просьбы в глазах Гольдмана, и с наслаждением сделала глоток. Спиртное ее сегодня не брало. И если бы не рана на плече Гудвина, она наслаждалась бы ситуацией по-настоящему, стояла в центре комнаты, болтала коньяк в фужере и ждала слезной мольбы.
Но времени не было. Временной разрыв между моментом выстрела и появлением Вовы в больнице не должен превышать разумных пределов.
И Марта поторопила Гольдмана:
— Ну, Боренька, выбор за тобой. Вова на дно ляжет, ищи ветра в поле. Отдуваться тебе придется.
— Дай мне выпить, — хрипло попросил Гольдман.
— Не дам, — усмехнулась Домино. — Решение должно прийти на трезвую голову. Чтобы потом не говорил — напоили-одурманили злые дяди-тети.
Гольдман не понимал, к чему ведет Марта, но догадывался, что, пока его не было, любовница успела найти выход из тупиковой ситуации. И догадывался, что сейчас ему придется просить. Просить, как никогда и ничего ранее.
— Марта… прости меня, мой ангел…
— За что? — Женщина изобразила удивление.
— Я вел себя как последняя скотина. — Борис Аркадьевич был достаточно опытным переговорщиком, он знал, что, прежде чем молить об услуге, следует покаяться в прошлых грехах. Предупредительное раскаяние настраивает оппонента на уступки и избавляет просящего от лишних упреков. — Я… — вякнул Борис Аркадьевич.
— Ты в радостях забыл о стволе, — перебила его Марта. — Отлегло от задницы, Боренька, ты и обрадовался, голову потерял. Так?
Борис Аркадьевич понуро кивнул.
— А мы с Вовой не забыли. Мы с Вовой подумали, что скажет господин Гольдман, когда его ствол на мокрухе всплывет.
— Я… я… думал, потом…
— А потом ствол с хвостом! — прорычала Марта. — С мокрым! Ты думал, из твоей пушки пули не вылетают?! Думал, растворится волына в киселе?! Нет, мой дорогой. Подберет пистоль шаловливая ручонка и повесит на тебя пару жмуриков.
— Боже, — простонал Гольдман и закрыл лицо руками. Сам себе он напоминал узника, которому обещали помилование, но потом сколотили под окнами виселицу. — Что же делать, Марта?!
— Сидеть и думать, — жестко приказала Марта. — Но быстро, пока Вова от потери крови не умер.
Борис Аркадьевич обернулся, глянул на Гудвина, сморщился от его жалкого вида и проскулил:
— Вова, она нас действительно убить хочет?
Гудвин изобразил гримасу — сам видишь, — и откинул голову на спинку кресла, на светло-бежевой кожаной обивке которого уже расплывалось подтеками огромное красно-бордовое пятно.
— Обрати внимание, Боря, — едко попросила Марта, — рана у Вовы в левой половине груди. Еще бы чуть-чуть… — Домино звонко щелкнула пальцами, — и венок герою…
— Спасибо, Володя, — выдавил Гольдман.
— Спасибо, не красиво, — пробормотала Домино. Разговор затягивался, а Борис Аркадьевич все не подходил к главному — к мольбам о помощи.
Прикурив тонкую длинную сигарету, Домино увеличила темп: — Как быстро, Боря, ты сможешь уехать за границу? Сейчас сможешь?
Борис Аркадьевич кивнул автоматически, потом вспомнил что-то и чуть не завыл в голос — возвращение в Женеву было невозможно. Позор, презрение и возможное лишение наследства ждали Бориса Аркадьевича в Швейцарии.
«Проняло», — догадалась Домино.
— Что делать, Марта? — прошептал Гольдман. — Ты знаешь?
— Да. Я знаю, — отчеканила женщина.
— Что?
— Подлость. — То, что Домино приготовила Гольдману, называлось именно этим словом, и, ломая бизнесмена, Домино не собиралась золотить пилюлю. Борис должен четко понимать, на что решается.
— Какую, Марта?
— Невероятную, жестокую подлость, — спокойно произнесла Марта. — Девчонку придется убрать…
— Как?! Убить?!
Домино усмехнулась:
— Можешь и убить. Но это без меня…
Закончить Марта не успела. Правая рука Гудвина со стуком упала на ковер. В глубоком обмороке Вова безжизненно растекся по бежевой коже кресла.
«Черт, не выдержал!» — ругнулась Марта и четко приказала Борису:
— Спускайся во двор. Там должна стоять машина. За рулем какой-то парень, отзывается на Чалый. Он привез Гудвина. Скажи, чтобы поднимался, перенесете Вову в машину.
На подгибающихся ногах, как мог быстро, Гольдман выкатился из квартиры, но вдруг вернулся и, выпучив глаза, спросил:
— А куда… Вову?
— В больницу, идиот! — гаркнула Марта и вытолкнула любовника за дверь.
На счастье Бориса Аркадьевича, Чалый оказался здоровым бугаем, он без усилий взвалил Вову на плечо и только на пороге поинтересовался:
— В какую больницу?
— В шестую, она ближе.
Закрыв за Чалым дверь, Марта вернулась в комнату и прошептала:
— Молись, Боря, чтобы Гудвин живым доехал. Иначе… тебя ничто не спасет. Стреляли в Вову из твоего пистолета.
Пока хозяйки не было, Борис Аркадьевич пытался налить коньяк в ее фужер, но руки тряслись, жидкость растекалась по толстым пальцам, не попадала в фужер, и, плюнув на приличия, Гольдман присосался к горлышку бутылки.
— Дай сюда, — брезгливо прошипела Марта и отняла коньяк. — Ты мне трезвый нужен.
— Для чего? — трусливо проблеял Борис Аркадьевич.
— Слушать. — Марта толкнула Гольдмана на диван. — Сейчас я представлю тебе расклад, а ты выберешь — устраивает он тебя или нет.
Борис Аркадьевич покорно принял позу школяра-отличника и преданно уставился на Марту.
