Питер Страуб. История с привидениями.

Он отошел, а девочка в это время качалась на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз.

Анджи. Под жарким полуденным солнцем он внезапно похолодел.

Той ночью Дон свалился с кровати, держась за голову, которая, казалось, раскалывалась на тысячу кусков, как разбитое блюдо. Он пошел в кухню выпить воды и увидел там — ему показалось, что увидел, — Сирса Джеймса, раскладывающего за столом пасьянс. Галлюцинация недовольно посмотрела на него, сказала: “Пора тебе убираться отсюда”, — и вернулась к своему занятию.

Он вернулся в спальню и начал запихивать в чемодан вещи, уложив на дно завернутый в рубашку дядин нож.

В семь утра, не в силах оставаться дома, он пошел в парк, сел на скамейку и стал ждать.

Девочка появилась в девять. На ней было то же розовое платье, которое он много раз видел, и она шла тихо, как всегда одна. В первый раз они встретились один на один. Он кашлянул, и она повернулась к нему.

Он понял наконец, что пока он неделями высиживал здесь, боясь за свой рассудок, она терпеливо играла с ним. Даже сомнение (а оно до сих пор не покидайте его) было частью этой игры. Она ослабляла его, мучила его, как когда-то мучила Джона Джеффри, пока тот не прыгнул с моста в замерзшую реку.

— Эй, — позвал он.

Девочка села на качели и посмотрела на него.

— Эй.

— Чего тебе?

— Поди сюда.

Она встала и пошла к нему. Он боялся, ничего не мог с собой поделать. Девочка остановилась в двух шагах от него.

— Как тебя зовут?

— Анджи.

— Анджи что?

— Анджи Мессина.

— Где ты живешь?

— Тут. В городе.

— Где?

Она неопределенно указала куда-то на восток, в направлении Лощины.

— Ты живешь с родителями?

— Мои родители умерли.

— Тогда с кем?

— С людьми.

— Ты слышала когда-нибудь о женщине по имени Флоренс де Пейсер?

Она покачала головой: может, да, а может, и нет.

Он посмотрел вверх, на солнце, не в силах говорить дальше.

— Чего ты хочешь? — спросила девочка.

— Хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Куда?

— Так, Прокатиться.

— Ладно.

Дрожа, он встал со скамейки. Вот и все. Так просто. Так просто. Никто их не заметил.

Что самое плохое ты сделал в жизни? Украл одинокую девочку и гнал машину без сна, без отдыха.., и прижимал нож к ее груди?

Что самое плохое? Не поступок, но помышление: фильм ужасов, безостановочно крутящийся у него в голове.

ЭПИЛОГ ЛОВУШКА ДЛЯ МОТЫЛЬКА

— Положи нож, — раздался голос его брата. — Ты слышишь меня, Дон? Положи нож. Иначе это добром не кончится.

Дон открыл глаза и увидел, что сидит в открытом ресторане, выходящем на улицу. Дэвид сидел напротив, все еще красивый и излучающий уверенность, но вместо костюма на нем был какой-то полотняный мешок: лацканы серые от пыли, в швах проросли бледные побеги. Мох густо покрывал рукава.

Перед ним стояли отбивная и бокал вина; в одной руке он держал вилку, а в другой — дядин нож с костяной рукояткой.

Дон расстегнул пуговицу на его рубашке и направил туда лезвие ножа.

— Я устал от твоих шуток. Ты не мой брат и я не в Нью-Йорке. Я в комнате мотеля во Флориде.

— И ты не выспался, — сказал брат. — Ты выглядишь ужасно, — Дэвид облокотился на стол и сдвинул большие солнечные очки на лоб. — Но, возможно, ты и прав. Тебя ведь это не удивляет, не так ли?

Дон покачал головой. Глаза брата были ее глазами, хотя она и скопировала их удивительно точно.

— Я знаю, что я прав.

— Насчет девочки в парке? Конечно. Конечно, ты был прав. Ты ведь долго искал ее, так?

— Да.

— Но ведь через несколько часов бедная сиротка Анджи опять будет в парке. Лет в десять- двенадцать она будет как раз для Питера Бернса, как тебе кажется? Ну, правда, бедный Рики покончит с собой гораздо раньше.

— Покончит с собой?

— Это ведь так легко устроить, дорогой брат.

— Не зови меня братом, — сказал Дон.

— О, но мы же братья, — Дэвид улыбнулся.

В комнате мотеля с постели встал неряшливо одетый негр, снимая с шеи саксофон.

— А теперь послушай меня. Узнал?

— Доктор Заячья лапка.

— Собственной персоной.

Лицо его было тяжелым, властным, и на нем был не клоунский наряд, как воображал Дон, а поношенный коричневый костюм со светлыми, почти розовыми заплатами. Его костюм тоже походил на пыльный мешок — от долгой жизни в дороге. И глаза его были пусты, как у девочки, — только белки их пожелтели, как клавиши старого рояля.

— Я о тебе не думал.

— Какая разница? Там есть много такого, о чем ты и подумать не можешь,

— доверительный голос музыканта вторил тембру саксофона. — Пара легких побед не означают, что ты выиграл войну. Я много видел таких людей. Ты привез меня сюда, Дон, но куда ты денешь себя? Куда ты денешься от того, что не можешь даже вообразить?

— Я могу стоять с тобой лицом к лицу, — сказал Дон. — Слышишь, старый шут?

Доктор Заячья лапка рассмеялся — глухо и мерно, как камешек, прыгающий по волнам, и Дон вдруг очутился в апартаментах Альмы Моубли среди знакомых ему вещей, и перед ним на кушетке сидела сама Альма.