— Да, так оно и есть. Но если бы вы знали больше, вы бы усомнились в моих словах.
— Но почему?
Он покачал головой, и я увидел, что руки его дрожат. Я подумал, уж не сумасшедший ли он в самом деле?
— У родителей Фенни было трое детей, — продолжал он, выпуская клуб дыма. — Грегори был старшим.
— Он их брат! Один раз мне показалось, что я улавливаю сходство, но… Но что в этом противоестественного?
— Это зависит от того, что между ними происходило.
— Вы имеете в виду что-то противоестественное между ним и Фенни?
— И сестрой тоже.
Я почувствовал приступ ужаса, вновь увидел бледное некрасивое лицо Грегори с волчьей ненавистью в глазах.
— Между Грегори и его сестрой?
— Именно.
— Он испортил их обоих? Тогда почему к Констанции не относятся так, как к Фенни?
— Помните,, что здесь живут бедняки. Такие отношения между братом и сестрой.., хм.., не кажутся им чем-то противоестественным.
— Но между братьями… — я словно вернулся в Гарвард и дискутировал с профессором антропологии об обычаях какого-нибудь дикого племени.
— Кажутся. — О, Господи! — воскликнул я, вспомнив выражение преждевременной взрослости на лице Фенни. — И теперь он пытается от меня отделаться. Он видит во мне препятствие.
— Похоже, что так. И вы понимаете, почему.
— Он хочет оставить их себе? — Да. И навсегда. В первую очередь Фенни, судя по вашей истории.
— А что же родители?
— Мать умерла. А отец оставил их, как только Грегори подрос и начал его бить.
— И они живут одни в таком месте?
Он кивнул.
Это было ужасно: то место, казалось, окутывало проклятие, исходящее от самих детей, от их противоестественной связи с Грегори.
— А разве они сами не пытались избавиться от него.
— Пытались. Но как? — я подразумевал молитвы (я ведь говорил с пастором) или обращение к соседям, хотя я уже понял, что от соседей в Четырех Развилках помощи ждать было напрасно.
— Вы можете не поверить мне, поэтому я просто вам покажу, — он встал и жестом позвал меня за собой. Он казался очень возбужденным, и я подумал, что он испытывает так же мало удовольствия от моего общества, как и я от его.
Мы вышли из дома, пройдя по пути через комнату, где на столе стояла бутылка пива и тарелка — видимо, остатки его обеда.
Он захлопнул дверь и направился к церкви. Переходя улицу, он обратился ко мне, не поворачивая головы:
— Вы знаете, что Грегори был школьным плотником?
— Одна девочка что-то говорила об этом, — сказал я ему в спину. Что дальше — прогулка в лес? Что он хочет мне показать?
За церковью разместилось маленькое кладбище, и я, следуя за доктором Грубером, читал имена на массивных надгробиях прошлого века: Джозия Фут, Сара Фут и прочие потомки клана основателей городка. Эти имена ничего мне не говорили. Доктор Грубер стоял перед небольшой калиткой на краю кладбища.
— Сюда, — позвал он.
Ладно, подумал я, если ты так ленив, я открою сам, — и взялся за засов.
— Нет, — поправил он. — Просто взгляните вниз.
Я посмотрел. В голове могилы вместо камня стоял грубый деревянный крест, на котором кто-то написал имя: Грегори Бэйт. Я перевел взгляд на пастора и на этот раз не мог ошибиться: он смотрел на меня неприязненно.
— Этого не может быть, — промямлил я. — Я ведь его видел.
— Поверьте мне, учитель, здесь лежит ваш соперник. Во всяком случае, его смертная часть.
Я не мог сказать ничего, только повторил:
— Этого не может быть.
Он проигнорировал мою реплику.
— Однажды вечером, год назад, Грегори что-то делал на школьном дворе. Тут он заметил — во всяком случае, я так думаю, — что нужно починить водосточную трубу и полез вверх по лестнице. Тут Фенни и Констанция, видимо, увидели шанс избавиться от его тирании и оттолкнули лестницу. Он упал, ударился головой об угол здания и умер.
— А что они делали там вечером?
Он пожал плечами.
— Они всегда ходили за ним.
— Не могу поверить, что они сознательно убили его.
— Говард Хэммел, почтальон, видел, как они убегали.
Это он и нашел тело Грегори.
— Так никто не видел, как это случилось?
Никто, мистер Джеймс. Но всем это было ясно.
— А мне неясно.
Он пожал плечами.
— Что они делали потом? — спросил я.
— Убежали.
Им было ясно, что они сделали то, что хотели. У него была разбита вся голова. Фенни с сестрой исчезли на три недели, жили в лесу. Потом им пришлось вернуться. За это время Грегори похоронили, а почтальон рассказал всем, что он видел. Вот откуда общее мнение об испорченности Фенни.
— Но сейчас… — я смотрел на надпись на кресте, сделанную, очевидно, самими детьми.
Почему-то это казалось мне самым жутким.
— Да, сейчас. Сейчас Грегори требует их опять. И прежде всего хочет вырвать их из-под вашего влияния, — последнее слово он произнес с характерным немецким акцентом.
— Могу я помочь им?
— Боюсь, что нет.
— А вы, именем Божьим?
— Дело зашло слишком далеко. Моя церковь не верит в экзорцизм.
— Но вы сами…
— В зло. Я верю в зло.
Я отвернулся. Похоже, он думал, что я буду просить его о помощи, но когда я пошел прочь, он окликнул меня:
— Будьте осторожны, учитель.
Когда я возвращался домой, я с трудом верил, что на самом деле видел и слышал все это. Но я видел могилу, видел своими глазами метаморфозу, происходящую с Фенни, и, наконец, видел Грегори.
Где-то в миле от Четырех Развилок я столкнулся с доказательством того, что Грегори знает о моих намерениях. На одном из фермерских полей возвышался небольшой холм, и там я увидел его. Он стоял неподвижно, глядя на меня, и, казалось, мог прочитать каждую мысль в моей голове. В ту минуту я понял: все, что рассказал мне доктор Грубер, было правдой.
Все, что я мог — это не кинуться бежать. Он ждал, что я побегу, стоя там со скрещенными на груди руками и белым спокойным лицом. Я продолжал идти шагом.
За обедом я с трудом мог есть. Мэзер тут же заявил:
