последний курс в институте-то не успел закончить, а кто теперь поможет-то ему — ему ж деньги нужны… Да и Настеньке той ещё сложней без меня-то будет с мужем-то алкоголиком. Как пацанят поднимать-то будет? Жена-то Марьюшка… Эх, прощай родимая!.. И мысли-то — так и вертятся — так и вертятся вокруг их родных… Родненьких моих!.. Да, многих в тот короткий момент вспомянул я… Как жил… Сколь добра сделал; сколько зла — всё моментом пролетело — вспомнилось! Сколько сделал; сколько бы ещё нужно было бы сделать… Эх, заборчик на даче не поправил… И понял я, нет, не время — не время ещё! — мне умирать теперь. Нет, не время! Всё сделаю, что попросят… Всё отдам… лишь бы внуков ещё поднять…
Восьмая глава: халтурка
Сегодня Ген-Ник решил, во что бы то ни стало, самым что ни на есть обычным образом съездить в другой конец города, где жил его давний товарищ, с которым связывала его довольно-таки долгое время его давняя преподавательская деятельность. Он смутно помнил чисто визуально, где тот живёт бывший у него дома лет этак пятнадцать назад и то где-то два раза или может быть три — сейчас уж он точно даже этого и не припомнит. Они ещё с Никитой (так его кажись, звали) к нему ездили: первый раз со студентками — такими премиленькими девицами, но жуткими лентяйками третьекурсницами — с которыми они тогда шикарно повеселились. А потом ещё вдвоём чтобы распить там бутылочку водочки под просмотр прямой трансляции чемпионата мира по футболу; а третьего раза он вообще не помнит или помнит, но настолько смутно, что даже сейчас уже сомневается, был ли он вообще?
Для того чтобы совершить свой такой круиз ему пришлось немного «почистить пёрышки». Иначе говоря: простирнуть рубашку и носки заштопать, достать из заначки чистые почти, что новые брюки (ни разу «неодёванные» и как-то по случаю найденные им на помойке). Их даже не совсем-то и выбросили, а так вроде как приладили аккуратненько сложенными. Мол, вот: нате в добрые руки возьмите! Вот он и взял, а что хорошей вещи-то пропадать зря — ан вот и пригодилась! Штиблеты, он уже договорился с Фомичом, возьмёт его. Тоже как-то Фомич по случайности нашёл. Стояли себе так сиротливо и скромненько у одного подъезда девятиэтажного дома. Тоже вот пригодились… так что не всё так плохо. Деньги на дорогу: туда и обратно — тоже приберегли. Нынче в транспорте-то говорят даром уже не проедешь: кондуктора везде, да и злющие невозможно. Давно не пользуясь городским транспортом, они конечно не могли знать, что тогда ещё кондукторов как таковых было на редкость мало, а сам процесс набирал только свои обороты; а слухи? — всего лишь очередная тенденция сгущать краски.
Наконец закончив все свои приготовления Ген-Ник аккуратно с каким-то особым вдохновением начал всё это надевать на себя. Одеваясь в более-менее чистые и новые (коли сам впервые одеваешь!) «шмотки» — как бы одеваешь на себя вновь человеческий облик. И душа как-то радуется — поёт! И это торжество передаётся другим и овладевает и захватывает, так что на какие-то мгновения забываются многие лета невзгод и дискомфорта. Так и сейчас, так и до сих пор не ушедший ещё восвояси Николаша, да и тот же Фомич смотрели на преобразившегося Ген-Ника с некоторым восторгом. Как будто впервые увидели, а он оказывается даже человек и ничего себе — вполне симпатичный и культурный человек!
Спустя где-то час, теперь уже Геннадий Николаевич ехал в троллейбусе. Садиться на свободное место он не стал, боялся помять брюки, на которых были стрелки пусть не такие уж — что «бриться можно», но всё-таки. С какой-то внутренней гордостью он ехал стоя и смотрел в окно. Видя боковым зрением, что люди совсем на него не обращают никакого внимания или если и обращают, то без каких-либо косых взглядов. Смотрят, как на обычного пассажира и это лишний раз приятно трогало его соскучившуюся душу по человеческой жизни. Эх! возвратить бы те же пятнадцать лет назад… Тогда он ещё даже не был и профессором-то… Как бы тогда многое можно было бы изменить и далеко не меньшего избежать. К тому же, наконец, не совершить всех тех глупых поступков, которые привели его в нынешнее — его состояние в образе бомжа. Бросил бы он пить! Сошёлся бы с какой-нибудь доброй женщиной и жил бы, не тужил… Тут вдруг ему вспомнилась его первая жена. Она умерла при родах вместе с малышом — мальчиком. Внезапно нахлынула жуткая тоска, и сдавило спазмом горло. Чего бы он только не отдал, в сей миг и только лишь ради того: чтобы его добрая и ласковая Лизанька вновь появилась бы сейчас здесь. Появилась бы — вот только тут же перед ним! — вместе с малышом на руках с Андрюшенькой и, казалось бы, тогда всё — совершенно всё — можно было бы наладить. И он отвернулся, уткнувшись лицом в стекло, чтобы другие пассажиры не увидели, как он плакал. Слёзы катились как нарочно предательски по щекам — обжигая их. Давненько, ничего подобного он уже не испытывал; он даже забыл когда последний раз плакал — и тут же вспомнил… Он плакал, когда хоронил Лизаньку и Андрюшеньку…
Он старался изо всех сил, поменять ход своих мыслей, думать о чём-нибудь другом, о чём-нибудь весёлом. Он всячески силился, но почему-то именно сейчас никак ему не удавалось совладать с собой. Почему-то в голову лезло только всё ужасное, неприятное и гадкое… Он, даже задался таким вопросом, а было ли вообще у него когда-нибудь чего-нибудь хорошего? Должно быть было… Непременно… Непременно!..
И тут его память начала старательно листать его страницы жизни в поисках чего-то яркого и доброго, но в голову залазило почему-то только заплутавшееся когда-то, а теперь вдруг отыскавшееся где-то в её отдалённых уголках как бы новое видение — видение его второй жены… И опять! жгучей болью полоснуло, будто лезвием по оголённому сердцу. Да не может же быть так, что ему дважды не повезло. Но именно так и получилось; именно так и произошло. Сколько раз Геннадий Николаевич думал над этим. Неужели чтобы прийти к таким воспоминаниям — несущим ему — эту невыносимую боль нужно обрести просто на просто снова человеческий облик. И напротив, чтобы забыть и никогда больше не страдать от этого, достаточно лишь потерять его. Почему он такой к несчастный?! Одинокий…
Почему первая жена умерла, а вторая бросила его в самый такой острый судьбоносный момент. После чего он не мог на протяжении долгого времени оправиться — и вновь начать жить. Жить как все, семьёй и любимой работой, которые он потерял и потерял как-то подсознательно, толкая себя к этому почти умышленно. Вроде как невидимая рука сурового рока вела его предопределённой дорогой. Он только сейчас вспомнил что даже эти риэлторы — жулики! — и то встретились-то ему по закономерной случайности. Повстречались-то так, что нельзя сказать — случайно. Да и вообще, многое происходило в его жизни так: чтобы дать ему понять и, в конце концов, объяснить, объяснить настолько внятно и явственно, что даже теперь никак этого в воспоминаниях своих Геннадий Николаевич не мог совершенно опровергнуть. Рука проведения ему казалось, даже и сейчас его вела, вела куда-то неотвратимо и настойчиво.
Тем временем троллейбус, наконец, докатился до нужной остановки. Именно так — докатился, потому что уж слишком незаметным оказался этот отрезок прошедшего времени, который он провёл в своих воспоминаниях. Только что — он вроде бы как зашёл в троллейбус — только что, вроде бы троллейбус тронулся, набрал скорость… и вот уже надо было выходить из него. Он вышел из троллейбуса и чисто по наитию, двинулся влево от остановки, минуя микрорынок и проходя между двух пятиэтажек «хрущёвок». Геннадий Николаевич с лёгкостью почувствовал, что идёт верным путём. Тут — так ничего и не изменилось. Кроме того что появилось множество всяких разношёрстных щитов, пёстрых транспарантов, вывесок, да и вообще все магазины, в общем-то, сильно преобразились в этой яркой рекламной мишуре — завлекающей клиентов. Товаров было великое множество, а вот людей у которых были деньги для приобретения их: раз, два… и обчёлся.
Пройдя мимо сидящих на лавочке у входа в подъезд двух тётушек, которые почему-то всегда по обыкновению своему, обязательно присутствуют здесь со своими беседами несмотря ни на какое время дня. Он вошёл в дом и, поднявшись на четвёртый этаж, тут же позвонил, как будто это проделывал лишь только ещё вчера. Прождав несколько секунд и не услышав никаких признаков жизни за дверью, которая, кстати, тоже совершенно с тех пор не изменилась, он позвонил снова, но уже более настойчиво и уверенно.
Неожиданно за его спиной загремел открывающийся замок, а потом тут же открылась и сама дверь позади него и оттуда выглянула пожилая женщина. Рачительно оглядев его с ног до головы, она вдруг с душевным участием спросила:
— Вы к Никите молодой человек?
Хоть и вопрос её, его немножко удивил (почему, мол, молодой человек?) он — всё равно поспешил
