— Шо к Тёртыму шо ли подашься? Думашь там лучше?!
— Дурак ты, Борман! Я вообще ухожу… в монастырь… — тут Вячеслав Сергеевич подумал: «да кому я собственно объяснять-то собрался? Уйду сейчас, а Борман остальным сам всё передаст. В конце концов, отчитываться перед ними я не намерен». И он несколько брезгливо, ещё раз осмотрев внимательно Бормана с ног до головы как бы намереваясь запомнить на всю оставшуюся жизнь, с какими людьми на будущее ему лучше теперь больше никогда не встречаться или лучше даже не иметь вообще ничего общего. Потом как-то с недовольным выражением лица он хмыкнул и, отвернувшись, было, уже двинулся в сторону своей тачки, чтобы сесть в неё и уехать. Только теперь видимо до Бормана всё-таки что-то там уже совсем дошло, и он кроме всего этого понял и достаточно конкретно, что Волчара сейчас совершенно не был настроен на какие-нибудь там шуточки. Поэтому прыжком догнав Вячеслава, вдруг схватил его за грудки, и грубо развернув к себе лицом глядя при этом куда-то ему в нос заорал, обильно брызгая слюною тому в подбородок:
— Ты шо, Волчара, в натуре?! Ты шо блин с дуба рухнул, тлять? Мы шо тут, по-твоему, в бирюльки музьдякаемся?! Зассал шо ли… Э, да ты точно зассал падла, кругом братва гибнет — битвы всякие кругом, а ты сука решил смыться, падла! Нет, я всегда знал, всегда подозревал в тебе гниду тухлую трусливую!.. Никуда ты, падла, не пойдёшь, я сказал!.. Ты понял?.. — и, увидев, что тот спокойно освободившись от его захвата одним коротким, но достаточно мощным рывком собирается явно и дальше продолжить свой путь. Борман вдруг как бы чего-то, вспомнив, сунул быстро руку за спину, но не успел… и глазом моргнуть. Ему прямо в нос прямо меж глаз был уже направлен неимоверного калибра огромный ствол. Поэтому доканчивая чисто механически свои действия, но получив некоторый сбой в команде: мозг — ошибся. Так как ранее рука уже почти было выхватила пистолет после первой команды, но та неожиданность опережения сбила его с толку и растерявшийся организм как бы спасовав, выронил оружие… Борман вдогонку кинулся, снова пытаясь всё-таки напоследках поймать пистолет, а получилось наоборот. Случайно откинул по неловкости, неуклюже ловившей рукой его ещё дальше от них обоих в сторону метра на два на три. Большой пистолет кувырком затерялся в траве. Тут Борман вообще как бы мгновенно заморозился. Нельзя сказать, что испугался потому, как кипел открытой ненавистью. Но уж потерялся немного точно.
Борман, ошалев от своей нерасторопности с досадой, медленно поднял руки и отступил в нерешительности назад. Вячеслав улыбнулся на эту глупую ситуацию, а больше на застывшую совершенно слабоумную гримасу Бормана — глядя на него совершенно беззлобно. Вдруг — ну уж чего совсем не мог, наверное, ожидать Борман Вячеслав как-то перехватив быстро свой пистолет из руки в руку, тут же протянул ему револьвер рукояткой вперёд как бы этим жестом говоря: «держи! и больше не теряй…» А затем, когда тот невольно принимая протянутое ему оружие и совсем ничего не соображая, наконец, всё- таки взял его Вячеслав молча повернулся и дальше проследовал к авто.
Борман, в руке которого неожиданно оказалось оружие само собой сразу же, как только опомнился, соизволил его использовать по его прямому назначению. И нацелившись Вячеславу в спину, дважды нажал на спусковой крючок… Выстрелов не прозвучало — только щелчки. Вячеслав, тем не менее, даже не обернувшись, следовал далее. Тогда Борман, уже в панике отшвырнул в сторону не выстреливший пистолет. Подумав второпях, что тот неисправен или совсем ни о чём, не подумав (а просто матюгнулся в сердцах!) уже ища на ходу свой «родной» ТТ. и найдя его глазами, мигом подбежал и, схватив его, так же теперь направил его на открывшего в тот момент дверцу своего автомобиля Вячеслава… И тут их взгляды встретились. Вячеслав понимал, что вряд ли уже тот-то «ствол» окажется незаряженным. Но он абсолютно спокойно встретил столь опасный момент в своей жизни, может быть и самый что ни на есть — последний. У него даже в голове промелькнуло: «прощайте милые девчонки». (Подразумевая: матушку и Катеньку.) Но он тут может быть даже сделал это больше для того чтобы себя как-то что ли подзадорить напоследок или уж как говориться — умирать так с песней! — улыбнулся Борману, подмигнул ему с задоринкой, и, садясь уже в машину, так же попросту кинул тому фразу, как бы на прощание, совершенно конечно, «наобум Лазаря»:
— Да он тоже не выстрелит, Борман; сегодня нестрельная погода, пока!
Борман, с самодовольной ухмылкой садиста два раза нажал на спусковой крючок… С такого расстояния промахнуться такому стрелку как он — тренирующемуся в стрельбе на тайной своей полянке в лесу, каждое воскресенье — почти немыслимо. Сердце его злорадствовало, давненько он мечтал: «завалить» Волчару и вот, наконец, его мечта сбылась… Но снова всё те же сухие щелчки!.. Борман почти в истерике — на грани сумасшествия распсиховавшись с топотанием ног, шмякнул вдруг пистолет со всего размаху об землю и, продолжая своё возмущение уже в полном бессилии, проковылял и уселся на лавочку. С уничтожающей ненавистью он тогда глядел на то, как Вячеслав Сергеевич на своём автомобиле тем временем уже отдалялся всё дальше и дальше.
Шестнадцатая глава: пути Господни неисповедимы…
Вот так вот и получилось с ним; когда он уходил: он ещё очень долго не мог поверить ни ушам своим, ни даже глазам. Единственно, что он мог без каких-либо обиняков теперь с уверенностью сказать: так это то, что этот паренёк ему однозначно очень и очень понравился. А вот чем? — на этот вопрос, пожалуй, было бы трудно ему с такой же лёгкостью уже дать вразумительный ответ прямо сейчас, сходу. Однако всё равно он точнёхонько и непременно знал, что благоволение это брало свои корни отнюдь совсем не из той почвы, откуда якобы обычно берёт своё начало простая почти рефлекторная, но и в тоже время вполне легко объяснимая чисто человеческая благодарность за элементарное избавление его от смерти. Не углубляясь в обширные рассуждения и излишнюю полемику можно было смело сделать верный вывод, что тот просто-напросто симпатизировал ему, как он это тотчас ощущал — чисто даже визуально внешним ну что ли славянским каким-то своим обликом. Хотя и это совсем ничего не объясняло. Потому как что-то в нём чувствовалось кроме всего прочего ещё и очень искреннее и даже фундаментальное откровенно некое человеколюбивое качество.
Он сейчас пока не мог точно сообразить: как и что — тут чего-либо объяснять по этому поводу ни то чтобы себе или кому-то ещё более интересующемуся конкретно, чтобы делать там какие-нибудь поспешные выводы или уже даже проводить какие-никакие там параллельные и серьёзные умозаключения. Вообще типа: что и, как и почему? — ибо в голове у него была всё-таки сумятица на данном отрезке времени: какой-то вернее винегрет! Да что там — бардак!.. А впрочем, что я опять-то такое тут говорю. Вы и сами, наверняка должно быть теперь уже догадываетесь или как-то всё-таки сможете даже явно себе представить это. Иной раз, опосля праздника-то идёшь домой, а в «котелке» — трамтарарам неописуемый! А тут всё- таки можно даже смело констатировать, что он шествует после целых убийственных в нервозном отношении суток; практически с не меньшей смелостью можно ещё добавить, что он с несостоявшихся собственных похорон идёт.
Рука его была до сих пор в кармане, а в руке была записка, которую он ещё там получив от молодого человека туда определил. И не вытаскивал теперь, судорожно зажав её в пальцах (аж пальцы ломило!). Он так и шёл, боясь потерять её, как будто бумажка с написанным на ней аккуратным подчерком адресом (это куда, по словам молодого человека, он должен немедленно проследовать) могла улететь как птичка. И тут он, как бы вдруг спохватившись, поспешно вынул руку из кармана. Судорожно торопясь, развернул, расправил листочек и сразу, лицом зарывшись в него начал усердно в отблеске луны читать содержимое. Решив, что лучше всего, если он вообще прочтёт её содержимое и просто-напросто запомнит написанную в ней информацию.
Ах, как он был удивлён! Когда прочитал знакомые и улицу и даже номер дома. Оказывается, он уже как минимум год постоянно ошивался рядом — ничего к тому же и, не подозревая даже. Вблизи долгое время ходил там нисколько и не думая, что судьба злодейка его однажды порадует таким сюрпризом как сейчас. Дело в том что они с Фомичом частенько проходили мимо того дома с некоторой даже завистью наблюдая (как они тогда думали) бесхлопотно ютившихся в том доме и прекрасном скверике — тихих и добрых людей. Там, по его же (того молодого человека) словам должно быть его уже теперь ждёт женщина — мать этого весьма странного молодого человека. Ну что ж если это, правда, о чём тот ему говорил то
