10
Лодка была полна мужчин, женщин и детей, которые возвращались домой. Она была так переполнена, что некуда было вытянуть ноги. И Около сидел, прижавшись коленями к подбородку, и думал, как бы кого не коснуться. Этот урок он усвоил. Сердце его улыбнулось. Но возможно ли, чтобы тело твое не касалось другого тела, чтобы сердце твое не касалось другого сердца, на радость или на горе? Можно ли так сжать свое сердце, чтобы ничто в него не вошло? Уносит ли ветер сказанные слова? Нет! Так видело сердце Около. Нельзя, чтобы сердце не касалось другого сердца, нельзя так сжать свое сердце, чтобы ничто в него не вошло. Ничто не может войти лишь в сердца тех, у кого нет тени. Люди без тени мертвы. А сказанные слова? Сказанные слова живучи, словно бобы какао. Подобно бобам какао, они прорастают и дают жизнь. Так думало сердце Около, и он понимал, что слова его не умрут. Они войдут в сердца и прорастут в них, как зерна на жирной прибрежной почве. Может быть, смысл его жизни в том, чтобы посеять суть в сердцах людей, спрашивая, знают ли они суть?..
И Около взглянул на мир, на людей, развалившихся в лодке, — каждый и каждая старались устроиться поспокойнее, поудобнее, нимало не думая о соседях. А что получалось? Ссоры. А на робких давят со всех сторон, пока это только возможно.
В чем же смысл их жизни? Нет, у них не может быть один общий смысл в жизни. У каждого мужчины свой смысл жизни, у каждой женщины свой смысл жизни. У каждого человека свой смысл жизни. Каков смысл жизни Изонго? Быть может, Изонго вовсе не знает смысла жизни. Быть может, он бредет в темноте и от страха цепляется за все, что попадет под руки. На свете много людей, подобных Изонго, утративших направление, как лодка в речном тумане. Ты гребешь, а лодка плывет по кругам или даже назад до тех пор, пока туман не рассеется или ты не услышишь голосов своей деревни. Вся разница в том, что утративший направленье Изонго ведет других, также утративших направленье, и даже тех в деревне, кто своим голосом старается направить других на истинный путь.
А Самый Большой в Сологе? Каков смысл его жизни? Быть может, он знает, быть может, не знает. Быть может, он знает, но видит мир в зеркале, а в зеркале человек видит лишь самого себя. А тот белый, начальник служащих? Он такой же. Только что кожа белая. Как он удивился, что кто-то, подобный Около, может искать суть. Наверно, белый отец, умирая, не сказал ему поучительных слов.
Да, у каждого свой собственный смысл жизни. И в этом корень всех бед. Никто не может войти в сердце другого. Ты хочешь войти, а тебя выталкивают в дверях. Ты пускаешь другого, чтобы он все увидел в твоем сердце, и тогда про тебя говорят, что у тебя нет тени, что ты ничего не знаешь… Может быть, он неправ. Быть может, на свете один смысл жизни, и у всех лишь свои особенные пути к нему — так христиане, мусульмане и язычники стараются по-разному, каждый по-своему, постичь единого Бога. А к чему стремится он сам? У сути имени нет. Имена вызывают разногласия, разногласия вызывают борьбу. Пусть у сути не будет имени, пусть она останется безымянной…
Так Около три дня и три ночи сидел, прижав к подбородку колени, говорил со своим сердцем и в конце концов согласился с ним, что у каждого есть и должна быть какая-то цель, кроме рожденья детей, и что нет иной радости в мире, кроме стремления к этой цели. Единственно трудное дело или, вернее, одно из двух трудных дел — это узнать свою цель в мире. Другое дело еще труднее. Оно состоит в том, чтобы, узнав свою цель, жизнью своей не осквернить ее. Что до него, свою цель он знает. Она всегда будет чиста, как девственный лист бумаги. А для этого сердце его всегда будет чистым, как око небесное.
11
Барабаны били в Амату. Они выбивали дурные ритмы с тех пор, как окончился день и настала ночь. Это была безлунная ночь, тьма, настоящая тьма. И все же во дворе Изонго продолжали бить барабаны. И люди продолжали плясать, бездумные мужчины и женщины, как муравьи, плясали под лампой, подвешенной на шесте. Они продолжали плясать, пить и есть козлятину, ибо сегодня они отмечали день изгнания Около. И чтобы отметить этот великий день, Изонго надел черный костюм с коричневыми ботинками, а на голове его в черной ночи белел пробковый шлем.
Барабаны забили быстрее, и женщины заплясали эгене. Мужчины заплясали эгене. Неплясавшие женщины били в ладоши в такт барабанам. Барабаны забили еще быстрее, и люди стали плясать быстрее, ибо сердца их сошли в пятки и стали подобны веревке, готовой лопнуть под непосильным грузом. И тогда Изонго поднял руку. Барабанщики увидели эту руку, но не сумели сразу остановить своих рук, потому что сердца их были в руках. Когда они наконец перестали бить в барабаны, пляшущие все равно продолжали плясать. Их уши по-прежнему слышали бой барабанов, ибо дух пляски еще не оставил их. И когда наконец он стал оставлять их, пляшущие один за другим начали останавливаться, хихикая, словно их поймали на чем-то дурном.
Молчание пролилось на них, как холодная вода, и глаза их сделались ясными. Изонго быстро поднялся, и вытянув руку вперед, прокричал:
— Эй, Амату!
— Мы здесь! — ответили люди, потрясая землю.
— Эй, Амату! Есть у нас мужество?
— Есть! — закричала деревня что было сил и подняла кулаки.
— Можем ли мы победить все трудности?
— Можем! — что было сил крикнули люди.
— Бейте в барабаны! — приказал Изонго и сел на свое место.
Барабаны начали бить, и люди стали плясать.
А в хижине за краем деревни Туэре беседовала с уродцем Укуле, прислушиваясь к барабанам. Огонь в очаге еле тлел, это был ненастоящий огонь. Это был огонь прокаженного.
— Деревня Амату погибла, — сказала Туэре, услышав крики Изонго, которыми он укреплял тени людей.
— Да, Амату погибла, — мрачно сказал Укуле.
— Как ты думаешь, вернется Около? — спросила Туэре, сама боясь своего вопроса.
— Ты же знаешь, что он вернется, — сказал Укуле.
— Я не знаю, что думать. Иногда я сама не могу понять, что говорит мое сердце. Порою оно от меня что-то скрывает. Я много думала об Около и боюсь, что он возвратится. Но я не знаю, какое зло они причинят ему.
— С чем приходишь в мир от Войенги, то с тобой и случится. Этого не избежать. Поэтому я не боюсь. Я просил Войенги сделать меня уродом, и вот я урод. И что бы с тобой ни случилось, все идет от Войенги.
— Ты прав. Придя в этот мир, мы не можем себя пересоздать. Если бы мы могли пересоздавать себя, я бы стала мужчиной. Когда я умру, я вернусь мужчиной.
— А я по-прежнему буду мужчиной, но не уродом…
— Они снова запели!
— Прислушайся к их голосам. Их голоса отравляют воздух зловонием.
— Они словно голос скверного колдуна, которого похоронили на хорошем месте, а он требует, чтобы его перенесли на дурное, но давай не будем о смерти…
— Смерть придет, как морская корова, что выходит на берег в нежданный час. Так что же нам…
— Тсс! Ты слышишь? Ты слышишь шаги?
Они вслушались в тишину. Шаги шуршали, как капли воды, падающей на бумагу.
— Может, кто-то хочет плясать?
— Нет. Кто хочет плясать, сюда не пойдет.
— Но кто это может быть?
— Он остановился у двери!
