Дойдя до каменного уступа на склоне ложбины, Чумаков остановился и подняв левую руку, дал знак своему заместителю. Цепочка замерла. Тишин быстро и бесшумно, как кошка, вскарабкался почти до верха уступа, на миг приподнялся, бросил взгляд вперед и, спустившись чуть ниже, призывно махнул рукой.
— Глянь, Володя, — едва слышно пробормотал тот наклонившись в Чумакову, — сейчас было не до субординации, — смотри как удачно засели. Будто специально на этой проплешине куст прилепился, чтобы за ним спрятаться. Вот там расчет базуки и сидит.
Чумаков осторожно выглянул из-за уступа. Впереди, почти на самом верху противоположного склона, четко вырисовывалась человеческая фигура.
— Снимешь его, как только дам команду брать расчет, — прошептал он Тишину. Бей одиночными, в голову. Так надежней.
Тишин исчез. Чумакову вдруг неожиданно захотелось курить. Он глянул в сторону куста, за которым находился расчет базуки и почувствовал в себе на этих духов нечеловеческую злобу, за то, что они уже столько дней не дают покоя не только ему, но и всей роте.
Неожиданно прогремел взрыв гранаты. Как выяснилось позднее, обстановка сложилась так, что первым вынужден был начать Тишин. Причина была самая банальная, — его засекли духи.
От неожиданности Чумаков дернул автомат, и едва не выпалив в белый свет, торопливо прицелился и выстрелил. Это и послужило сигналом для открытия огня всем бойцам. Он видел, как одна фигура, вскинув руками, грохнулась на землю, нелепо задирая ноги, и почти сразу, многократно усиленные эхом, загрохотали автоматные очереди. Сквозь короткую паузу прорвался дикий надрывный крик, затем опять взрыв, и крик потонул в новых очередях.
Чумаков вскочил и устремился туда, где только что гремели взрывы. Он бежал по ложбине вместе с двумя бойцами. Выскочив перед грядой валунов, они натолкнулись на застывшие спины старшины Тишина и ефрейтора Тягунова. Те уже не стреляли.
— Ну как? — с трудом переводя дыхание спросил он, когда Тишин с Тягуновым обернулись.
— Нормально, — ответил Тишин, и не без самодовольства добавил: — Только перья летели.
Понятно, — кивнул Чумаков, — значит так и доложим ротному.
— Тягунчик, — посмотрел он на ефрейтора Тягунова, за спиной которого торчала рация, — готовь связь, но сначала пойдем все проверим.
Держа автомат на изготовку Чумаков оглядел место только что отгремевшего боя. Рядом с безоткатным орудием и пулеметом лежали разноцветно одетые тела. Чуть в стороне, рядом с осликом, задрав к небу седую бороду, лежало тело старика в белой чалме. Ослик, на котором и доставили сюда базуку и снаряды к ней, невозмутимо стоял и помахивал хвостиком.
Тягунов, подошел к старику, постоял над ним пару минут, вздохнул, и настороженно выставив автомат, зашагал в сторону скалы.
Разжалованный сержант Мосиенко, подошел к безоткатке, потрогал ногой одного из убитых моджахедов, присел на корточки и что-то рассматривал. Затем, неразборчиво что-то пробормотал, поднялся и направился к ослику.
Не успел Чумаков сделать и шага в сторону Тягунова, настраивающего радиостанцию, как вдруг по ушам резко ударил выстрел. Обернувшись увидел, как Мосиенко, уронив автомат, медленно оседая на землю, одной рукой хватался за воздух, а другой за шею. Чумаков бросился к нему. Добивший стрелявшего моджахеда Тишин, подбежал следом.
— Эх, Ваня, Ваня, — вздохнул Чумаков, осмотрев Мосиенко. — Напоролся все-таки.
Они уже приближались к выходу из ущелья. Цепочку бойцов замыкал рядовой Мохов. Он вел на поводу трофейного ослика с притороченным к нему раненным Мосиенко. Внезапно обрушившийся откуда-то сверху грохот автоматных и пулеметных очередей, разрывов мин, заставил всех оцепенеть. В вакханалии этого грохота, свиста осколков, и снова поднявшейся пыли, казалось, померкло, стало серым и бесцветным, совсем недавно очистившееся от пыльной бури небо.
Чтобы отсечь шурави от расщелины, которая была единственным выходом из ущелья, моджахеды, под прикрытием минометного огня, поспешно готовились к броску.
Измазанные известковой пылью, потные и грязные, бойцы отстреливаясь, перебежками отступали к расщелине.
Чумаков по рации связался с ротой, доложил обстановку, в которой оказался с бойцами, и попросил помощи. Вертушка не заставила себя долго ждать. Огонь моджахедов сразу ослаб. Там, где они готовились к вылазке, засверкали сполохи разрывов реактивных снарядов.
А рано утром, уже духи начали атаку позиций роты. И, как всегда, досталось взводу Чумакрва. Бой был жестокий. Отодвинув в сторону убитого пулеметчика Кротова, он приник к пулемету. Стреляя в сторону наступающих духов, с тревогой слышал стрельбу в своем секторе всего только двоих бойцов. Он стрелял, швырял гранаты, снова стрелял думая лишь об одном, как не допустить духов к линии окопов. Что будет, если они прорвутся, ему даже не хотелось думать.
В краткий промежуток между стрельбой и взрывами Чумаков услышал какой-то новый звук. А через мгновение с радостью понял, — вертушка!
Вертолет сделав круг над позицией роты, сразу пошел на штурм моджахедов. Вскоре все заволокло черно-серыми клубами дыма, пыли. Когда все стихло, Чумаков увидел, как перебежками поспешно отступают духи. Он дает по ним последнюю, длинную очередь, и устало опускается на дно окопа. Увидев приближающегося замполита батальона майора Редькина, нехотя поднимается.
Майор окинул его оценивающим взглядом, и начальственно спросил:
— Прапорщик, сколько бойцов у тебя осталось в строю?
— Наверное все здесь, — пробежав безразличным взглядом по майору, бесстрастно ответил Чумаков.
— Что значит наверное?! — задохнулся от негодования майор. — Что мне их пальцем пересчитывать?!
Чумаков безразлично пожал плечами.
— А чем хочешь, тем и пересчитывай. Хочешь пальцем, а хочешь, еще чем…
— Как ты разговариваешь со старшим по званию, — с изумлением возмутился майор. — Да я тебя!.. Ну-у-у, прапорщик, я тебе не завидую…
Прошла неделя после этого памятного боя, но обещанных майором неприятностей, он так и не дождался. Зато появились хорошие новости. Чумакову, взвод которого понес наиболее ощутимые потери, было предоставлено право первым отправиться на сборный пункт и лично отобрать там себе бойцов из прибывшего из Союза давно ожидаемого пополнения.
Вертолет прибыл рано утром., бойцы выгрузили из него почту, и несколько ящиков с продовольствием и боеприпасами. На этом вертолете и предстояло Чумакову убыть за пополнением. И так получилось, что пассажиром на этот раз, он был единственным.
Он с безразличием смотрел в иллюминатор, иногда бросая взгляд на высотомер над дверью кабины экипажа. Внизу проплывали однообразные ложбины, гребни, и кое — где, покрытые снегом, вершины гор. Такими же огромными снежными скалами громоздились вокруг и облака. Они насквозь были пробиты сине — желтыми лучами яркого солнца. Здесь, в Азии, это были какие-то особые облака. Там, далеко к северу, они были плоскими, а здесь громоздились, словно повторяя, свей невесомостью грозные контуры Гиндукуша.
И как он ни вглядывался, ему так и не удалось разглядеть какой-нибудь признак человеческого присутствия, — ни жилищ, ни стад, ни посевов.
Он прикрыл глаза, и незаметно для себя задремал. И вдруг, что-то заставило его насторожиться. Вертолет временами начал странно вздрагивать, а иногда вдруг резко проваливаться вниз. Он давно знал, что существуют воздушные ямы, и поэтому особого беспокойства не испытывал. Однако после очередной встряски, более сильной и продолжительной, по иллюминатору снаружи потекло что-то густое, коричневое. Двигатель застучал по-другому, и вертолет резко пошел к земле.
Чумаков впился обеими руками в скамью. Машину страшно затрясло, сквозь шум явственно прорывался металлический скрежет. «Хана! — промелькнуло в голове, хотя страха никакого не было. — Сейчас грохнемся, и костей не соберут!».
