Долина, по которой струится Тайный, делается все уже, более узкой становится и полоса тайги. Здесь ее ширина метров 200–250. По сравнению с предшествующими переходами сегодняшний, пожалуй, один из самых легких. Солнце, мороз. Мы полны решимости пройти километров двадцать, чтобы иметь полное представление о Тайном. Исчезли соболиные и беличьи следы, но зато стало больше горностаевых, лисьих и заячьих. Очень много строчек-лент, оставленных куропатками.
Сопки подступают к Тайному. Одна из них заползла в самую долину и перегородила ее. Снова Тайный бросается в правую сторону и струится в глубоком каньоне. Снова крутые обрывистые скалы и следы горностаев под ними.
А за скалами широкая долина от края до края покрыта буйным тальником. Только у самого подножия сопок маячит редкий лесок. Сейчас же поднимаем куропаток. Птицы, их около сотни, белой метелицей описали широкий полукруг, подались куда-то в сопки. Проходим с полкилометра — и снова предупредительный крик старого куропача и шум крыльев взлетающей стаи. Некоторые птицы не желают подчиниться воле вожака и остаются на месте. На индивидуалистов можно поохотиться. Нужно только зашипеть на Бумку, остановиться и тихонько постоять минут пять-шесть. «Оппозиционеры» выдают себя тихоньким «кок-кок» или начинают двигаться.
Мы уже добыли трех, ощипали и присматриваем место, где можно остановиться. Решаем свернуть к подножию сопок, там у полоски лиственниц можно будет устроить привал. Уже у самых деревьев переправляемся через любопытный ключик. Русло извилистое, дно неровное, родники песок выбивают, клокочут. Там, где совсем мелко, из воды торчат камни и острые кочки. На каждом целая копна снега наподобие песцовой шапки-магаданки или гриба-гиганта. Вода в ключике ленивая и водоросли не длиннее мышиного хвоста. За тальником вода уже остывает, и там, где поглубже, над ключиком целые мостики провисли. Лед зеленый, сосульки хрустальные со всевозможными пережимами. Ледок тоненький, не толще ученической тетради. Лёня в одном месте снял пластину и смотрит, как через стекло.
Здесь островки пошире, некоторые размером с кухонный стол. Я заглядываю в воду, стараюсь отыскать хоть какую-нибудь живность, а Лёня уже перебрался на другой берег и рубит сухую лиственницу. В ручье я ничего не обнаружил, а вот на одном из островков увидел великое множество горностаевых следов. Лёня говорит:
— Наверное, под снегом какая-нибудь дичь.
— А где же подход? Я с обеих сторон обследовал. Ни входа, ни выхода нет.
— Ты не мог его затоптать? Давай внимательней посмотрим. Я сейчас на тот берег переберусь.
Прошли метров тридцать вверх по ключику и нашли всего один след, ведущий к воде. Там русло двумя ледяными мостиками перехвачено. Возле такого «моста» слово громко скажи — обрушится, а горностай по нему хотел в тальники перебраться. Вот и допрыгался, пока переправу разрушил, вода унесла льдинку с горностаем к острову. Представляю, как он плыл. Потерпи минуту-другую, льдинку к берегу прибило бы обязательно и беги-гуляй. Так нет, решил на остров высадиться.
От сваленной Лёней лиственницы отрубили вершину, сбили с нее все ветки и потянули к ключику. На островок класть бревно побоялись, а перекинули с берега на берег, иначе этого бродягу придавить можно.
Я бревно придерживаю, а Лёня на середину его ступил и осторожно на островок перебрался. Стоит, под ноги смотрит, потом наклонился, рукавицей раз-другой копнул и отдернул руку:
— Вот он! На меня крысится.
— Бери за шиворот и тяни. Только не покалечь.
Лёня шапку с головы сдернул, зачерпнул добычу вместе со снегом и на берег.
Горностайчик оказался еще меньшим, чем мы предполагали. На передних лапках и хвостике у него снег заледенел, сам он от холода дрожит, белая шкурка в каких-то конвульсиях дергается. А гляди, зубы показывает.
— Куда его? — спрашивает Лёня. — А то у меня без шапки уши мерзнут.
В рюкзаке у Лёни верхонки — брезентовые рукавицы. Те, которые мой четырехлетний сын Илюша надевать любит. Сунет в них ручонки, поднимет над головой и заявляет с гордостью:
— Я рабочий.
Посадили мы в рукавицу горностайчика, кое-как завязали и сунули мне за пазуху.
Дальше долина Тайного разделяется на три рукава. По какому-то из них можно выйти на трассу. Распадки пустые, только редкий кустарник да пни старых порубок. Прямо против нас сопка с геодезическим знаком. Паничев говорил, что, если обогнуть ее, выйдешь в другую долину. По ней можно добраться до Лакланды. Но мы пока рисковать не хотим. Нужно будет попробовать выйти к этой сопке от той избушки, у которой мы оставили плот «Одинокая гармонь». Если все сойдется, у нас будет прекрасный кольцевой путик.
К избушке пришли в сумерках. Горностай обсох и пошустрел. Мы принесли из склада пустой ящик, набросали в него кусочков рыбы, плотно накрыли листом фанеры. Ел ли он наше угощение, не знаю, мы сразу же постановили горностая не тревожить, выставили Бумку за дверь, а ящик затолкали под кровать. Лёня с помощью фонарика и специально изготовленного сачка выловил всех кедровок и переселил в гараж.
— Раза два насильно их сведу, а потом ты их водой не разольешь, — заявил он и придавил дверь гаража толстым ломом.
После ужина мы долго пилили дрова, готовили завтрак, укладывали рюкзаки. Я забрался на кровать и принялся заполнять дневник, а Лёня ушел к Тайному по воду. Его долго не было, я даже тревожиться стал. Вдруг он прибегает взволнованный и с порога кричит:
— Давай одевайся галопом, я тебе такое покажу, с ума сойти можно.
Я куртку на плечи и за братом. Он меня привел к гаражу и шипит:
— Ты осторожно…
Убрали лом и аккуратно приоткрыли дверь. Луч фонарика скользнул по закопченным бревнам и остановился на ярко-красном противопожарном щите.
И правда диво-дивное! На крюках, предназначенных для разного инструмента, сидели все семь кедровок. И что интересно: расположились они только на крайних крюках. Посередке остались свободные четыре крюка. И еще: все кедровки сидели хвостами друг к другу…
Ночью я проснулся. Горностай каким-то образом выбрался из ящика, устроился возле двери и сидел, сунувшись мордашкой в иней. Услышав скрип кровати, он в несколько прыжков оказался под столом и притих. Белка или заяц прыгают, словно их пружина выстреливает. А этот переливается в прыжке. Пока я дрова в печку подкладывал, проснулся Лёня и попросил подать воды. Я его напоил, а потом о горнастайчике рассказал. Как он у двери сидел и воздухом из тайги дышал.
— Давай-ка отпустим его, — предложил Лёня.
Приоткрыли дверь, потушили светильник и стали ждать, когда же горностай на волю убежит. Ночь лунная, в избушке достаточно светло. Лежали-лежали, а горностай не появляется. Прохладно стало, да и спать пора. Лёня не выдержал, засветил фонарик, давай горностая высматривать и вдруг кричит:
— Ты представляешь, он уже давно удрал.
12 октября
К нам едут машины. Мы видим две пары фар, слышим тонкое завывание двигателей. Лёня стоит у самой воды и торопливо курит. У него вид человека, стоящего у подножки вагона перед самым отправлением поезда.
Наконец фары высветили верхушки стоящих за нами деревьев, обрывистый берег над ручьем, полоснули лучами по вспыхнувшей серебром воде. Машины накатывают на нас, тихнут моторы, и в свете фар вырисовывается человек. Высокий и блестящий.
— Эй! — кричит он. — А вы почему это без ружьев по тайге шастаете?
— А какой враг в гастроном с ружьем ходит? — делая удивленное лицо, спрашивает Лёня.
— Айда в кабину, а то здесь колотун.
