было около сорока, и за ее спокойствием скрывался острый ум. Когда раненых было слишком много, он позволял ей оперировать рядом с собой.
Спустя месяц он признался себе, что больше не скучает по жене и детям и даже не слишком скучает по Коломбо. Здесь он был не то чтобы счастлив, но постоянно занят делом, занимавшим его мысли.
На гнев или обиду у него не оставалось сил. С шести утра до полудня. Два часа на обед и сон. Затем еще шесть часов работы. В критических случаях он работал больше. Рядом с ним всегда была медсестра. Она носила один из заказанных им халатов и очень им гордилась, стирая каждый вечер, чтобы утром он был чистым.
Один из дней пришелся на его день рождения. Он вспомнил об этом по дороге к палатке. Ему исполнился пятьдесят один год. Первый день его рождения в горах. В полдень примчался джип, на котором его и медсестру куда-то повезли. Через некоторое время ему завязали глаза и вскоре вытащили из машины. И тогда он перестал надеяться. Сильный ветер в лицо. Ощупав землю ногой, он понял, что стоит на краю обрыва. Его толкнули, и он полетел куда-то вниз, но не успел испугаться, потому что оказался в воде. В холодной горной воде. Он был цел и невредим. Стянув повязку с глаз, он услыхал приветствия. Со скалы нырнула в воду прямо в одежде медсестра. За ней — мужчины. Они каким-то образом узнали о его дне рождения. С того дня плавание, если позволяло время, вошло в его распорядок дня. Он всегда вспоминал об этом перед сном. И с нетерпением ждал завтра. Из-за плавания.
Когда приехала его семья, он спал. Медсестра попробовала разбудить его, но он не откликался. Она пригласила жену и двух мальчиков к себе, чтобы он мог спокойно выспаться, — через несколько часов ему работать. «Что он делает?» — спросила жена. «Он врач».
Что ж, поездка была утомительной, она и мальчики тоже устали. Сейчас не время для приветствий и разговоров. На следующее утро они проснулись в десять, а ее муж трудился уже четыре часа. На рассвете он подошел к Палатке с кружкой чая в руке, взглянул на них и отправился работать вместе с медсестрой. Та сказала, что удивлена молодостью его жены, и он рассмеялся. В Коломбо он бы покраснел или рассердился. Он понимал, что медсестра может говорить ему все, что угодно.
Когда его жена и дети проснулись, никто не обратил на них внимания. Медсестры рядом не было, солдаты занимались своими делами. Мать настояла на том, чтобы держаться вместе, и они бродили по лагерю, словно заблудившиеся туристы, пока не наткнулись на медсестру, стиравшую бинты у грязной палатки.
Розалин вошла к нему и что-то сказала, но он не разобрал ее слов, и она повторила, что его жена с детьми стоят у входа. Он поднял глаза, затем спросил ее, сможет ли она его подменить, и она кивнула. Прервав свою работу, он пошел к жене и детям мимо лежавших на земле людей. Медсестра заметила, что он едва не прыгает от радости. Когда он приблизился, жена, заметив на его халате кровь, остановилась в нерешительности.
— Это не важно, — сказал он и обнял ее.
Она дотронулась до его бороды. Он и забыл, что отпустил ее. Здесь не было зеркал, и он себя не видел.
— Ты встретила Розалин?
— Да, ночью она выручила нас. Ты, конечно, не проснулся.
— Угу. — Линус Кореа засмеялся. — Они не дают мне расслабиться. — И, помолчав, добавил: — Это моя жизнь.
*
Когда где-нибудь в людном месте взрывалась бомба, Гамини стоял у входа в больницу, сортируя больных, быстро оценивая состояние каждого, направляя их в реанимацию или операционную. На этот раз в числе жертв были женщины, потому что бомба взорвалась на улице. Всех, кто не попал в эпицентр взрыва, привезли в течение часа. Врачи не спрашивали имен. К правому запястью прикрепляли бирку — или к правой ступне, если рука отсутствовала. Красную для неврологии, зеленую для ортопедии, желтую для хирургии. Ни профессии, ни расы. Ему это нравилось. Имена записывали позже, если выжившие могли говорить или если они умирали. У каждого из пациентов брали десять кубиков крови на анализ и прикрепляли к их кроватям вместе с одноразовыми шприцами, которые в случае необходимости можно было использовать повторно.
Во время сортировки умирающих отделяли от тех, кто нуждался в срочной помощи, и тех, кто мог подождать. Умирающим давали таблетки морфия, чтобы не тратить на них время. Отделить вторых от третьих было сложнее. Уличные бомбы, обычно начиненные гвоздями или шариками, могут рассечь брюшную полость в пятидесяти метрах от взрыва. Ударная волна способна разорвать желудок. «У меня что-то с желудком», — говорила женщина, боясь, что в нее попал осколок, тогда как на самом деле желудок сместился под действием сжатого воздуха.
Все, кто пережил взрыв бомбы в общественных местах, испытывали эмоциональное потрясение. Еще месяцы спустя пациенты приходили в отделение, жалуясь, что по-прежнему боятся умереть. Для тех, кто оказался на периферии взрыва, шрапнель и осколки, пролетевшие сквозь их тела, чудом не задев жизненно важных органов, не представляли опасности — взрыв накалял шрапнель и делал ее стерильной. Главную опасность представлял эмоциональный шок. Прибавьте к этому глухоту или частичную потерю слуха, в зависимости от того, куда была повернута голова во время взрыва. Восстановление барабанной перепонки могли себе позволить немногие.
В эти трудные дни практиканты выполняли работу хирургов-ортопедов. Дороги к крупным медицинским центрам нередко перекрывались из-за мин, а вертолеты не летали в темноте. Поэтому стажерам приходилось сталкиваться со всеми видами травм, всеми видами ожогов. В стране было всего четыре нейрохирурга: два в Коломбо, один в Канди и один в частном секторе — но несколько лет назад его похитили.
Тем временем далеко на юге возникли другие проблемы. Повстанцы проникли в больницу на Уорд- плейс в Коломбо и убили доктора и двух его ассистентов. Они пришли за одним из пациентов. «Где такой- то?» — спросили они. «Не знаю». Они перевернули все вверх дном. Найдя того, кого искали, они вынули длинные ножи и изрубили его на куски. Потом они стали угрожать сестрам и требовать, чтобы те не выходили на работу. На следующий день сестры вернулись. В домашних халатах и тапочках вместо формы. На крыше больницы сидели снайперы. Повсюду были осведомители. Но больница на Уорд-плейс не закрылась.
Подобные происшествия в базовых больницах случались редко. Гамини и его помощники, Касан и Моника, иногда даже ухитрялись немного поспать в ординаторской. В половине случаев они не могли уйти домой из-за комендантского часа. Так или иначе, Гамини не мог уснуть. Он все еще находился под действием таблеток, которые недавно начал принимать. Адреналин еще бурлил в его крови, а моторные ощущения притупились, поэтому он вышел из здания больницы в темноту под деревьями. Там курили несколько человек, родственники раненых. Ему не хотелось ни с кем общаться, только кровь стремительно мчалась по жилам. Он вернулся назад, взял книгу в бумажной обложке и начал читать с первой же открывшейся страницы, как будто речь шла о жизни на другой планете. В конце концов он снова отправился в детскую палату, чтобы найти кровать, на которой будет чувствовать себя чужим и в большей безопасности. Кое-кто из матерей посмотрит на него с подозрением, готовясь защитить своего ребенка от незнакомого мужчины, но потом признает в нем доктора, приходившего сюда два года назад, — доктора, который никогда не мог уснуть, а теперь, устроившись на голом матрасе, лежит неподвижно на спине, пока его голова не склонится влево, туда, откуда льется синий свет.
Когда он уснул, дежурная сестра расшнуровала и сняла с него ботинки. Он громко храпел, и иногда его храп будил детей.
Тогда ему было тридцать четыре. Все могло бы оказаться хуже. В тридцать шесть он работал в больнице скорой помощи в Коломбо. Ее называли больницей огнестрельных ранений. Но он вспоминал детское отделение в больнице Северо-Центральной провинции, синий свет над желтушными детьми, который почему-то вселял в него спокойствие, его особую частоту от 470 до 490 нанометров, всю ночь разлагавшую желтый пигмент. Он вспоминал книги, четыре авторитетных медицинских текста и романы, которые так и не дочитал до конца, хотя часами держал их в руках, сидя в плетеном кресле, пытаясь отдохнуть, напрасно пытаясь обнаружить хоть какой-то человеческий порядок, но его поглощала тьма, глаза всматривались в страницы, тогда как мозг смотрел мимо них, пытаясь пробиться к истине того
