пространство используется полностью. Вспомнив о чем-то, он спросил, нет ли для него почты. Ему принесли целую кипу бумаг. Письмо от жены, которое он положил в карман. Несколько чеков из больницы. Он их открыл, подписал на обороте пару чеков и отдал одной из женщин. Два других он оставил себе. Женщина жестом пригласила его к столу, и он уселся вместе с ними. Вермишель,
— В Тринкомали. А потом в отель «Нилавели-Бич».
— Туда я не поеду.
Он этого ожидал. Место считалось опасным, так как поблизости были повстанцы.
— Нам ничего не угрожает. Я врач. Они не трогают врачей, мы вроде проституток. Вот красный крест на ветровое стекло. Я нанимаю вас на неделю. Вы не должны меня любить и уважать. Мне этого не нужно. Остановитесь.
Он вышел из машины и перебрался на заднее сиденье, ему хотелось вытянуться. Когда машина выехала из Коломбо, он уже спал.
— Езжайте вдоль берега, — пробормотал он незадолго до этого. — Разбудите меня в Негомбо.
Гамини с водителем вошли в темный, мрачный вестибюль старой гостиницы в Негомбо. Лампочка у конторки освещала портье, сидевшего перед неумело намалеванной фреской с видом моря, и Гамини, о чем-то вспомнив, развернулся, выглянул за дверь и увидел ту же картину наяву. Выпив пива, они двинулись в путь. Около Курунегалы он попросил водителя свернуть на проселок. В нескольких милях от Курунегалы Гамини вышел из машины и попросил водителя приехать за ним сюда завтра утром. Тот не сразу его понял. И все же Гамини захотел остаться здесь на ночь.
Отец как-то раз привез его в лесной монастырь, расположенный неподалеку, в Аранкале, еще ребенком. И раз в несколько лет Гамини старался вновь посетить это место. Так как он был военным врачом, от его веры почти ничего не осталось, но он всегда ощущал здесь великое спокойствие. Не обремененный поклажей, в одной легкой рубашке и брюках, без зонтика от солнца и без пищи, он углублялся в лес. Иногда, оказавшись здесь, он видел, что за этим местом кто-то присматривает, иногда оно закрывалось, словно глаз в лесу.
Там был колодец. Он искупался у колодца утром. Застегнул нагрудный карман рубашки на пуговицу, чтобы не выпали очки.
Через неделю Гамини вышел из отеля «Нилавели — Бич» и направился к морю. Он был сильно пьян. Он болтался по покинутому курорту вместе с поваром, ночным администратором и двумя женщинами, убиравшими пустые номера и визжавшими всякий раз, когда повар пытался столкнуть их в бассейн. Они постоянно затевали в холле возню. Он уснул на берегу, а проснулся в окружении вооруженных смеющихся людей.
Его саронг наполовину сполз. Стараясь произносить слова как можно четче, он произнес на двух официальных языках: «Я врач…» — и снова погрузился в сон. В следующий раз он проснулся в хижине, полной раненых мальчишек. Семнадцати лет. Шестнадцати. Некоторые даже моложе. Он как-никак был в отпуске и сообщил об этом одному из вооруженных людей:
— К семи меня ждут к ужину. Если я не появлюсь до половины восьмого, они не станут накрывать на стол…
— Да, да. Но это… — Человек обвел рукой хижину, указывая на раненых. — Они здесь, разве нет?
Гамини, борясь со своей привычкой принимать таблетки, переключился на алкоголь и не совсем понимал, насколько пьян. Он много спал. А проснувшись, обнаруживал себя в чужом саду. Он испытывал не столько желание, сколько потребность спать. В своих снах он вносил и выносил тела из лифтов. Лифты всегда вызывали у него клаустрофобию, но это было лучше скрипучего головокружения лестниц.
Когда повстанцы нашли его на берегу спящим, у его ног плескались морские волны. Они искали туриста, который, кажется, был врачом. Одна из женщин около бассейна направила их на побережье.
Гамини расхаживал по хижине, глядя на лежавшие перед ним тела. Раны замотаны тряпьем, ни обезболивающих средств, ни перевязочных материалов. Он послал в свой гостиничный номер солдата с ключом — за простынями, чтобы их разорвать, и за пластиковым пакетом с кое-какими полезными вещами — лосьоном после бритья, таблетками. Тот вернулся в одной из его рубашек. Гамини вытряс таблетки на стол и разломил на четвертинки. Назревали проблемы с общением. Он очень плохо говорил по-тамильски, они не знали сингальского. Оставались несколько английских слов, которыми Гамини обменивался с командиром.
Была вторая половина дня, и он проголодался. Он пропустил ланч, и теперь гостиничная прислуга отдыхала. Он попросил командира раздобыть ему еды, надеясь, что вдали не раздадутся выстрелы. И начал работать, двигаясь вдоль ряда раненых.
Большая часть из них выживет, но потеряет руку или ногу или получит другие увечья. Он уже видел жертв подобных ранений во время краткой поездки в Тринкомали. Гамини, с деревянным ящиком в руках, продолжал обход импровизированной палаты. Усевшись рядом с каким-нибудь мальчишкой, он перевязывал ему руки кусками простыни. Тем, кого он собрался оперировать, он давал четверть таблетки из своих драгоценных запасов, чтобы к тому времени они уже были под кайфом. Его поразило мощное воздействие этих крохотных кусочков — сам он уже больше года глотал таблетки целиком. Через пятнадцать минут после приема лекарства трое повстанцев крепко прижимали пациента к кровати, а Гамини зашивал рану. Было невыносимо жарко, он уже снял рубашку и обвязал запястья тряпками, чтобы пот не стекал по пальцам. Его неудержимо клонило в сон, он начинал моргать, что всегда служило сигналом, а еду все не несли. Гамини, подавив вспышку гнева, улегся рядом с телами и, свернувшись в клубок, уснул.
Он громко храпел. Когда от него ушла жена, Гамини упрекнул ее в том, что это из-за храпа. Теперь, когда мальчишки вокруг него затихли, его никто не потревожит.
Его разбудил крик боли. Он вышел и ополоснул лицо под краном. К этому времени на велосипеде доставили повара, и медленно, на сингальском, Гамини попросил его привезти десять порций еды на всех и непременно включить расходы в его счет. Это возымело действие. С прибытием ужина операции прекратились. Служащие отеля привезли ему две бутылки пива. За ужином, вспомнив об исчезновении доктора Линуса Кореи, он задал себе вопрос, вернется ли он сам когда-нибудь в Коломбо.
Он продолжал работать ночью, склонясь над пациентами, пока кто-нибудь по другую сторону кровати держал старую газовую горелку. Когда действие таблетки кончалось, некоторые начинали бредить. Кто отправил тринадцатилетних мальчишек сражаться? За какое безумное дело? За престарелого лидера? Выцветшее знамя? Ему пришлось напомнить себе, кем были эти люди. Такие, как они, устанавливали бомбы на запруженных народом улицах, автобусных остановках, рисовых полях и в школах. Сотни жертв погибли на операционном столе. Тысячи потеряли ногу или часть кишечника. Но, несмотря на это, он оставался врачом. Через неделю он вернется к работе в Коломбо.
После полуночи он пришел по берегу в гостиницу в сопровождении вооруженных людей. В своем номере он сразу же заметил исчезновение купленного в Курунегале будильника. Гамини улегся на кровать без простыней и уснул.
Когда между ним и его братом началась тайная война? Она началась с желания быть не таким, как он, и даже с невозможности ему подражать. По духу Гамини всегда оставался младшим, всегда вторым. Его прозвали
