Работая с бригадой судебно-медицинских экспертов в Гватемале, Анил время от времени летала в Майами, чтобы встретиться с Каллисом. Она появлялась там усталая, осунувшаяся. Дизентерия, гепатит, лихорадка Денге — все это было рядом. Она и ее бригада ели в деревнях, где эксгумировали тела. Им приходилось есть эту пищу, потому что жители деревень могли участвовать в их работе только так — готовя им еду.
— Ты просишь бобов, — бормотала она Каллису в гостинице, стягивая рабочую одежду (она боялась опоздать на последний самолет) и залезая в первую за несколько месяцев ванну. Стараешься избегать севиче[4]. Если тебе все-таки приходится его съесть, то надо побыстрее выблевать его в укромном уголке.
Она вытянулась, наслаждаясь чудом пенистой ванны, и устало улыбнулась ему, довольная, что они вместе. Он знал этот утомленный, направленный в одну точку взгляд, протяжный монотонный голос, рассказывающий разные истории.
— На самом деле раньше я никогда не копала. Работала в лабораториях. А мы проводим полевые раскопки. Мануэль дал мне кисточку и что-то вроде палочки для еды и велел расковыривать землю и сметать ее кисточкой. В первый день мы раскопали пять скелетов.
Сидя на краю ванны, он смотрел на нее: закрытые глаза, полная отрешенность. Она коротко остригла волосы. Сильно похудела. Он видел, что она еще сильнее полюбила свою профессию. Работа изматывала ее, но вместе с тем придавала сил.
Наклонившись вперед, Анил вытащила пробку и опять легла, чтобы чувствовать, как вытекает вода. Потом встала на кафельный пол, ее тело осталось безучастным к полотенцу, которое он прижал к ее смуглым плечам.
— Я знаю название нескольких костей по-испански, — похвасталась она. — Я немного говорю по- испански. Это
— Я написал статью о норвежских змеях.
— Нет, не надо.
— Тогда стихи.
— Да. Всегда.
Но Анил уже спала, на ее лице была улыбка.
Проснувшись около семи утра — в номере было жарко и темно, — она соскользнула с широкой кровати, где все еще спал Каллис. Она уже скучала по лаборатории. Скучала по волнению, охватывавшему ее, когда над алюминиевыми столами вспыхивал свет.
Спальня в Майами напоминала бутик — вышитые подушки, ковры. Она вошла в ванную, умылась, плеснула холодной воды себе на волосы и окончательно проснулась. Встала под душ, пустила воду, но спустя минуту вышла, так как ей кое-что пришло в голову. Не потрудившись вытереться, она расстегнула рюкзак и вытащила из него большую старую видеокамеру, которую привезла с собой в Майами, чтобы заменить микрофон. Подержанная телекамера начала восьмидесятых годов принадлежала бригаде судебных медиков. Анил пользовалась ею на раскопках и привыкла к ее тяжести и несовершенству. Она вставила в нее кассету, подняла ее на мокрое плечо и включила.
Начав с комнаты, она вернулась в ванную и сняла себя в зеркале, быстро помахав рукой. Крупным планом ткань полотенец, крупным планом по-прежнему льющаяся из душа вода. Встав на кровать, она сняла голову спящего Каллиса, его левую руку, лежавшую там, где она всю ночь была рядом с ним. Свою подушку. Опять Каллиса, его рот, стройные ребра, вниз с кровати на пол, крепко держа камеру, потом к его лодыжкам. Она отступила назад, чтобы взять в кадр валявшуюся на полу одежду, потом стол с его записной книжкой. Его почерк крупным планом.
Вынув кассету, она спрятала ее под одеждой в его чемодане. Положила камеру к себе в рюкзак и, вернувшись в постель, улеглась рядом с ним.
Они лежали на кровати в ярком солнечном свете.
— Не могу представить себе твое детство, — сказал он. — Я совершенно тебя не знаю. Коломбо. Там скучно?
— Скучно дома. Снаружи бушуют страсти.
— Не возвращайся туда.
— Не буду.
— Один мой друг поехал в Сингапур. Везде кондиционеры! Как будто он провел неделю в «Селфриджес».
— Наверно, люди из Коломбо были бы рады оказаться в «Селфриджес».
Эти спокойные краткие мгновения, когда они лениво переговаривались после близости, были лучшими в их совместной жизни. Для него она была свободной, забавной и красивой, для нее он был женатым, всегда интересным и постоянно готовым к самозащите. Два из этих трех моментов не сулили ничего хорошего.
Они встретились при других обстоятельствах, в Монреале. Анил участвовала в конференции, и Каллис случайно столкнулся с ней в вестибюле гостиницы.
— Я смываюсь, — сказала она. — С меня довольно!
— Пообедай со мной.
— У меня есть планы. Сегодня вечером я обещала встретиться с друзьями. Можешь пойти вместе с нами. Мы целыми днями слушали доклады. Если ты пойдешь, обещаю худшую в Монреале еду.
Они ехали через пригороды.
— Ты говоришь по-французски? — спросил он.
— Нет, только по-английски. Но я умею писать по — сингальски.
— Это твой родной язык?
Сбоку от дороги появилась безымянная площадь, и Анил остановилась около мигающих огней Боулерамы.
— Я здесь живу, — сказала она, — На Западе. Каллис был представлен семи антропологам, которые, внимательно его оглядев и выслушав, кто он такой, стали прикидывать, может ли он оказаться полезным для их команды. Казалось, они собрались сюда со всех концов планеты. Прилетев в Монреаль из Европы и Центральной Америки, они сбежали с очередного слайд-шоу и теперь, как и Анил, были готовы сразиться в боулинг. Они в одно мгновение прикончили плохое красное вино из автомата, стекавшее тонкой струйкой в маленькие бумажные стаканчики вроде тех, что дают у дантистов, а также чипсы, уксус и консервированный хумус. Палеонтолог включил электронное табло, и десять минут спустя светила судебной медицины, вероятно единственные в Боулераме, кто не говорил по-французски, носились, словно гоблины, в своих кроссовках для боулинга и так же хрипло орали. Они мошенничали. Роняли шары на паркетные дорожки. Каллису не хотелось бы, чтобы до его мертвого тела дотрагивались эти неумехи, столько раз заступавшие за линию. В ходе игры Анил и Каллис все чаще бросались друг к другу с объятиями и
