ним охотились. Что и говорить, длинный и кровавый след тянется за этим прекрасным изумрудом, единственным изумрудом такого необыкновенного для изумрудов цвета.
— Откуда? — В благоговении спрашиваю я.
— Нашел, — просто отвечает Сашко. — Ну, точнее, у сестры брошка была, сломалась. Сестра хотела починить, но забыла.
Не хочет говорить всю правду, а врет неубедительно. Но я понимаю. Я понимаю. Если хочет, чтобы это была просто стекляшка, пусть будет стекляшка, так надежнее.
— Клевая штуковинка, — небрежно говорю я. — Держи.
Неохотно протягиваю владельцу этот потрясающий камень.
— Не. Это тебе. Дарю. — Смущенно улыбаясь, отводит руку Сашко.
Глава 7
В общаге — субботняя тусовка. Шаббат. Праздник по случаю долгого отсутствия праздников.
— Здорово, Юрась, ты туда же, куда и я?
— Все там будем…
Все, да не все. Никита — вряд ли, не ходок по подобным мероприятиям.
Приветственные возгласы, и мы окунаемся в разноголосицу грядущего пира.
— Народ, скидываемся, скидываемся, а то вина мало, — орет Юрка.
Над головами досточтимого собрания плывет жестяной поднос, в который с грохотом падают монеты.
— Щедрее, — напирает Юрка, подмигивая всей левой половиной лица.
— Слышала кору? — со всего маха плюхается на кровать Наталья. — Стасик, умора, в лифте застрял, а там вызов не фурычил. На весь дурдом верещал: «Выпустите меня отсюда, кто-нибудь!» Вишь, какой обиженный.
Маленький курносый Стасик и правда имеет забавный оскорбленный вид. Отовсюду ему шлют издевательские соболезнования.
— Вам бы так, — психует Стае.
А вот является наш полковой менестрель. Мишка Хоровод. Про него известно, что отслужил в армии. Сейчас такой парень — большая редкость. И, надо сказать, в девичьих глазах сей факт добавляет росту. Мишка это понимает, и без конца сыплет солдатскими прибаутками да демонстрирует военную выправку. Правда, сейчас он заспан, мешки под глазами:
— Всю ночь не спал, черти.
— У меня есть знакомый, — заводит кто-то, — так он спит по шестнадцать часов.
— Зачем? — Не понимает Мишка, о ком речь.
— Изучает параллельные миры. Этот ему не интересен.
— Все идет по плану, у-у-у, — ударил по струнам Мишка, отстукивая такт ногой. Стол, на который он воссел рядом с винигретом, жалобно завибрировал.
— Все разрушат, раздолбай, — обреченно капитулировала Наталья. Чего уж так убиваться хозяюшке? В комнатушке и разрушать-то нечего. Все раздолбано еще поколениями советского студенчества.
Интересно будет все это описать. Чего-нибудь подчирикнуть про романтику студенческих общаг. Дать этакую картинку: кто-то задумался под струнный стон, улетел далеко. Кто-то нетерпеливо смотрит на певца, ожидая возможности ухватиться за инструмент. Москвички-маменькины дочки недоверчиво озирают комнату. Стол, скучный казенный шкаф, выцветшие до невозможности обои, в оконные щели свищет ветер. Рисовать все как есть. Вот вернулись Юрик со Стасиком, бац на стол три бутылки «Монастырки».
— Пить! — призывает Мишка, в последний раз хлестнув гитару по морде. — На гражданке есть режим, набухался и лежим, ну, а в армии режим, подорвался и бежим.
— Тост! — вопит Юрик. — Тихо. Друзья, мы с вами собрались здесь для распития спиртных напитков, — он машет рукой в сторону батареи бутылок, — и пожирания импортных, отчасти — отечественных продуктов, — широкий жест на магазинное печенье и таз с салатом. — Это, скажу вам, господа студенты, нелегкое занятие для мыслящего россиянина. Но неизбежное. Так поднимем чашу сию…
— Вы не поверите, сейчас мне хочется обнять весь мир. — Через пяток минут после первой провозглашает отличница Инна.
— Не поверим, — соглашается Макс, — ты вот меня обними.
Младые надежды России-матушки впали в треп. Выхожу в коридор. Комната напротив тоже распахнута, там та же гитара, и тот же треп — гудит весь этаж.
— Катя, — догоняет Наталья, — можно с тобой?
Берет за рукав и уводит в какую-то темную нору.
— Вы друзья с Мишкой, — нерешительно начинает она, — и я подумала…
— Стоп. Что за враки? Не друзья.
Пахнуло вином. Наташа вдруг утыкается мне в плечо. В таких случаях бабушка говорит: «Це не дед плаче, це вино плаче…»
— У меня парень, — скулит она, — брат Миши. Мы давно с ним. А сейчас… Сейчас мне… Миша нравится…
Фу ты, ну ты, лапти гнуты. Страсти шекспировские.
— Мне теперь только повеситься…
На меня накатывает смех:
— Наташенька, утрись, родненькая. Есть от твоего горюшка избавление.
— Какое? — Глядит размазанными глазами.
— А ты усынови их. Обоих.
Наталья замирает на полувсхлипе. Хлопает ресницами так, что тушь брызжет.
— Обоих? Ну, ты… Это уж ваще…
— А что? — Хохочем вместе. — Нормально. Чего тебе-то страдать? Пусть лучше они мучаются.
В зеркале ванной Наташкино лицо уже с улыбкой…
Если жизнь кино, то, наверно, южноамериканский сериал. И все мы — Луис Альберты, Марианны, Изауры…
— Нет, вы представьте, — мелет Стасик заплетаюшимся языком, — Живет в обществе слепых зрячий. Один зрячий…
— Уж не ты ли? — Макс насмешливо отстраняет его с дороги.
— Нет, не я. Слепые живут по своим законам. У них особый мир. Они все воспри-нимают по-другому. Слепые благожелательно относятся к зрячему, дают во всем разобраться самому. Никто на него ни в чем не давит…
— А он таскает у слепеньких конфетки из сахарницы…
— Нет, не таскает. — Стае обращается к Юрке. — Зрячий среди слепых начинает чувствовать себя ущербным, понимаешь?
— Отстань, — отмахивается Юрка.
— Нет, вы понимаете? — возвышает голос Стае, — Он выкалывает себе глаза. Чтобы видеть мир, как все. Юрка, это ведь ужасно больно — выколоть глаза?..
— Не очень, — Юрка дружески хлопает его по плечу, — хошь, выколю?
— Внимание. Армейская песня. Для данной аудитории исполняется впервые, — раскатывается голос Мишки. Улыбается, а побледнел.
