малых лет я была самым болезненным ребенком. Родители все делали к восстановлению моего здоровья — ничто не помогало. Когда мне было 14 лет, я сильно захворала и доктора приговорили меня к смерти, чего и ожидали мои родители. В это время приехал к нам старый знакомый г-н Пашков, известный в то время магнетизер. Узнав о горе моих родителей, он попросил позволения меня видеть и попробовать надо мной свои опыты. Долго они не решались, но ввиду приближающейся смерти дозволили. Нервы мои были так слабы, что при начале опыта я сейчас же заснула и на вопрос его, чем меня лечить, отвечала: сделать сейчас холодную ванну. С этим ответом пошел г-н Пашков к родителям, они пришли в ужас, как можно Убирающую девочку сажать в холодную ванну. Он их убедил, что она может от этого воскреснуть. Действительно, так и было. После ванны я немного укрепилась, и далее он продолжал свое лечение по моему назначению, «есть о моем чудном исцелении разошлась по Москве, и многие пожелали пользоваться этим. Я была очень счастлива, что могу быть полезной людям. Благодаря Бога за свое исцеление, я лечила, конечно, безвозмездно. Московские доктора обратили на это внимание, очень негодовали на меня, называя это шарлатанством. Наконец, обратились к властям и просили приказать запретить мое лечение. Мне это было чрезвычайно неприятно, я просила у них позволения лечить только бедных, но они соглашались на том условии, чтобы я позволила им сделать над собою опыт, который бы их убедил, что мое лечение есть истинная искра Божия, хранящаяся в душе каждого человека. Когда тело мое умирает, то душа видит все ясно и действует на пользу ближних. Я дозволила сделать опыт и до сих пор страдаю от него. Видите, я всегда хожу с распущенными волосами, и это потому, что от боли я не могу ни завязать, ни причесать своих волос. Когда собрались доктора, то вот какие опыты они делали. Г-н Иноземцев впускал мне от затылка в голову большие булавки, от этого и осталась боль в голове. Поджигал мне пятки, а г-н Лазарик, зубной врач, выдернул мне большой коренной здоровый зуб, и в это время они смотрели мне в лицо, покажутся ли малейшие признаки боли, и, не найдя их, уверились в моем настоящем ясновидении и оставили меня в покое. С тех пор я беспрепятственно приносила пользу бедным. В семействе братья и сестры часто желали расспросить меня о многом житейском, до них касающемся, но я всегда давала ответы религиозные, вразумляющие их, что надо во всем покоряться воле Божией и не узнавать будущего. Даже для шутки в деревне, во время моего усыпления, сажали меня играть в карты, и я их всех обыгрывала. Этой шуткой иногда пользовался даже и наш известный герой Ал. Петр. Ермолов. Он был также близко знаком с моими родителями и всегда, садясь играть, желал быть мной обыгранным, меня усыпляли, завязывали глаза, и его желание исполнялось. Усыпить меня было очень легко, стоило только человеку с сильной волей положить мне руку на темя — и я засыпала, а когда нужно было разбудить меня, то стоило взять за большой палец правой ноги». Бывало, Лев Мих. предлагает мне:
«Не угодно ли, Пр. Ив., я сейчас ее усыплю». — «Нет, нет! Мне гораздо приятнее говорить с вами наяву!..» И я прошу продолжать интересные рассказы. «Да, действительно, со мной были необыкновенные случаи, — продолжала Над. Григ. — Однажды вечером я молилась Богу, один из братьев вошел ко мне проститься, и видя, что я стою на коленях, прислонясь к креслу, он постоял некоторое время и, не замечая никакого движения, подошел и нашел меня почти похолодевшею. Конечно, все пришли в ужас, думали, что я умерла, но, к счастию, увидали записку на моем письменном столе, где было сказано, что в таком положении я пробуду три дня, чтобы положили меня в постель и не топили комнаты. А дело было зимой, в деревне. Так как этот случай был в первый раз, то никто не надеялся, чтобы я проснулась, и считали меня мертвой. К концу третьего дня все родные, стоявшие подле меня в шубах, наконец решились затопить камин, говоря, если она и проснется, то замерзнет от холода. Камин затопили, теплота начала согревать воздух, меня, покрытую шубами, начали раскрывать и вдруг заметили, что у меня на теле черные пятна, как признак разложения. Увидя это, все громко зарыдали, почитая меня мертвой, и я вскоре проснулась, и первое мое слово было: «Положите меня в ванну со льдом». Так и сделали, кровь приняла правильное обращение, пятна прошли, и я стала здоровою. Подобные пароксизмы в большей или меньшей степени бывали со мной не один раз». «Да, — прибавил Лев Мих., — я хотя оыл предупрежден, но однажды она меня страшно напугала. Я нашел ее также на коленях в бесчувственном состоянии, и, к счастию, в записке было сказано, чтобы ее не беспокоить, что это продолжится два дня и она проснется». Так и было. «Вот посмотрите, как я пишу рецепты», сказала Над. Гр., вынимая из стола рецепт, написанный по-латыни и подписанный: доктор медицины и хирургии Игнатьев; а она ничего не знала по-латыни, но, получая по ним лекарства из аптеки, приносила больным пользу. «Когда мы жили в деревне, это делалось так: я во сне вставала ночью, писала, чтобы были приготовлены такие-то травы и другие медикаменты и чтобы тут же были пузырьки, баночки и кастрюльки, а в камине дрова, и я, вставая, сама варила снадобья и утром рассылала их по сонному назначению. Так я вылечила Льва Мих. Узнав о исцелении моих больных, он по совету Пашкова решился к нам приехать и спросить о своей болезни, от которой он давно лечился и очень страдал. Я во сне сказала, в чем состояла его болезнь и что лечили его неправильно. Когда он начал лечиться по моим рецептам, то скоро выздоровел и, сблизившись с нашим домом, сделал мне предложение выйти за него замуж». «Теперь уж позвольте мне продолжать, — сказал Л. Мих. — Когда я был у вас, П. И., вы мне говорили, что моя жена чрезвычайно симпатичная, а я вам сказал, что это сущий Ангел, и теперь при ней тоже повторяю, — сказал он, целуя ее руку. — Это дивное существо, добрая, религиозная женщина и мать моего прекрасного сына Коли. Вот и об его рождении она заранее написала и назначила имя Николая в честь св. Угодника. Теперь я уже привык к ее писаниям, да они уже стали и реже, но вообразите мое положение, когда, только что летом женившись, мы приехали в наше имение близ Одессы. Один из ее братьев провожал нас. Через несколько дней я вижу, что она встала с постели, писала что-то довольно долго и наконец легла. Я, погодя немного, тихонько встал и при восходящем солнце прочел, что она должна ехать с братом к родителям, чтобы проститься навсегда с отцом, который должен умереть в ноябре месяце, и что такого-то сентября она возвратится. Я не решился прямо сказать об ожидающем ее несчастии, но нашел нужным передать об этом брату. Мы посоветовались и начали действовать. За чаем я начинаю разговор о ее родителях, спрашиваю, не скучает ли она? Но она с откровенностью говорит мне, что хотя она их очень любит, часто о них думает, но моя любовь заменяет ей всех. (А надо заметить, что он был более чем вдвое старше ее. В это время ей был 23-й год, а ему близко к 60.) Я и предложил ей съездить с братом в их подмосковную деревню повидать родителей. Сначала она испугалась моего предложения, но затем по убеждении нашем и когда я сказал, что недели через три она будет дома, Над. Гр. поблагодарила и решилась ехать». «На дороге, — так продолжала Над. Гр., — брат ска-зал мне все, и подумайте, с каким горьким чувством я должна была ехать, зная, что в последний раз увижу моего добрейшего отца! Мы с братом решили посвятить в эту тайну только братьев, чтобы не огорчать заранее бедных сестер предстоящим несчастием. Когда мы въехали во двор, мой отец первый вышел на крыльцо, здоровый, веселый и счастливый, что видит меня, а я бросилась ему на шею и рыдала при мысли, что это почти последние объятия. Вся семья удивилась и обрадовалась нашему приезду, тем более, когда я объяснила, что Л. Мих., зная, как я люблю родителей и все семейство, желая сделать мне удовольствие, уговорил ехать и прогостить недели две. Это для всех нас блаженное время отравлялось мыслью, что я должна навсегда проститься с моим обожаемым отцом, а он еще, как нарочно, все твердил мне, что сам приедет зимой повидаться с нами. Я все время не могла довольно наглядеться на него и, прощаясь, рыдала, как ребенок, которого ничем не могут утешить. В сентябре была дома, а в ноябре получила известие о кончине отца!» И часто много рассказывала она мне разных мелочей, делаемых во сне, как, например, она по-английски не знала, а читала и переводила письма, которые клали ей сонной на грудь. В Одессе не многие знали о ее ясновидении, мало обращались к ней, но кто иногда просил ее о помощи, она сама не ездила, но только просила принести какую-нибудь вещь с больного и, держа ее, сонная, в руках, узнавала болезнь и давала советы, чем лечить, прописывала рецепты и сама составляла. Когда я говорила о графине Гудович, она также просила прислать вещь от больной, но графиня не поверила и не решилась ничего послать, тогда я уговорила графа самого съездить к Над. Гр. и упросить ее приехать, что она решилась сделать для пользы больной. Графине она помогла, дала много советов, как ей действовать, если болезнь опять возвратится, но она была не совсем внимательна к этим советам, и когда через несколько времени болезнь повторилась, она не могла обратиться к Над. Гр., потому что уехала в деревню, и, забыв ее советы, обратилась снова к докторам и в скором времени скончалась. Но она была уже очень стара, так же как и граф. После смерти жены, уезжая в деревню, он заехал к нам проститься и взял слово, что мы непременно посетим его в его великолепном имении. Мы это исполнили и полюбовались на богатство и роскошь русского вельможи. Помню тут какого-то Соллогуба, кажется, женатого на сестре графа, и кто-то в доме мне говорил, чуть ли не сама мадам Соллогуб, что она вышла против желания семейства, по любви, за своего мужа и очень долго
